Видиадхар Найпол - Территория тьмы

Класс — это система вознаграждений. Каста же замыкает человека в пределах его предназначения. Отсюда вытекает — поскольку речь не идет ни о каких наградах, — что обязанности становятся несущественными: важно само положение. Человек есть его заявленное предназначение. Индии не свойственны тонкости. Бедняки здесь худые, а богачи — толстые. Мелкий марварский купец в Калькутте поедает множество сладостей, чтобы обрасти жиром, который будет свидетельствовать о его благосостоянии. «Какой ты сегодня толстый и свежий» — такой комплимент бытует в Пенджабе. И в каждом городишке Уттар-Прадеша можно увидеть, как в коляске велорикши сидит богатый, очень тучный человек в прохладной белой одежде, а везет его бедный, очень худой человек, преждевременно состарившийся, одетый в лохмотья. Попрошайки скулят. Святые от всего отказываются. Политики — важные, неулыбчивые. А кадет Индийской административной службы, когда его спрашивают, почему он поступил на эту службу, немного подумав, отвечает: «Потому что это престижно». Его товарищи, стоящие рядом, согласны с ним. Это честный ответ; и он объясняет, почему, когда вторгнутся китайцы, администрация Ассама окажется недееспособной.

Обслуживание — понятие, чуждое Индии, а предоставление услуг давно уже перестало быть кастовым понятием. Предназначение предпринимателя — в том, чтобы зарабатывать деньги. Допустим, он хочет продавать обувь в России. Вначале посылает туда хорошие образцы товара; получив заказ, он отправляет туда целую партию обуви с картонными подошвами. Преодолев стену недоверия, которое иностранцы питают к индийским дельцам, он получает из Малайи заказ на медикаменты. И вместо лекарства поставляет подкрашенную воду. Его обязанности как купца — не в том, чтобы поставлять настоящие лекарства, или качественную обувь, или какие угодно лекарства и обувь: его обязанности — зарабатывать деньги любым способом. Обувь присылают обратно; подкрашенная вода вызывает жалобы. Такова уж судьба купца; ему приходится отвечать по суду. Так он перескакивает от одного предприятия к другому, с обуви переходит то на лекарства, то на чай. Чайная плантация требует тщательной организации; скоро он губит и ее. Близорукость и нечестность тут не при чем. Купец просто выполняет свое предназначение. Позже, вспомнив уже о другой стороне своего предназначения, он может вообще забросить нажитые капиталы и закончить свои дни нищенствующим бродягой — садху.

Портной в Мадрасе продаст вам брюки с неподогнутым срезом. После первой же стирки они сядут и потеряют вид. Зато в пояс вшит ярлычок с его именем, и при расставании он просит вас рассказать о его мастерской другим. Он сможет заработать, только если у него будут заказчики; и он будет заполучать новых заказчиков — не потому, что шьет хорошие брюки, а потому, что его имя сделается известным. А вот другой портной, шьющий рубашки, раздает листовки, где сообщается об открытии его мастерской. Японцы вытеснили его из Западной Африки. «У них отделка лучше». Он говорит об этом без злобы, как бы мирясь с невезением. Но в ответ на неудачу он даже не пытается усовершенствовать свою отделку, а, покинув «этих черных африканских дикарей», заново берется за дело в индийском городке. Рубашки, которые он шьет, чудовищны. Манжеты на дюйм уже, чем нужно, а полы — на несколько дюймов короче, чем следует; после первой же стирки рубашка безбожно садится. Портной заработал немного денег, сэкономив на материи; поэтому он держится с вами дружелюбно и всякий раз при встрече предлагает сшить вам еще одну рубашку. (А вот если бы вы пришли к нему по рекомендации, если бы он увидел в вас человека, способного причинить ему вред, то у него появились бы основания для необыкновенной щедрости; и тогда бы, наверное, он сшил вам рубашку даже большего размера, чем нужно.) Каждое утро он становится в дверях своей лавки, наклоняется и касается лбом пыли на пороге. Вот как он оберегает свою удачу; его швейное предприятие — это договор лишь между ним самим и Богом.

«Приняв его, она должна ублажить его; а когда он влюбится в нее, она должна выманить у него все богатство и, наконец, бросить его. Таков долг публичной женщины». Можно сказать, что «Камасутра» рисует нам общество в раздетом виде; а ни один индийский учебник не устарел настолько, чтобы утратить значение в наши дни. Наверное, лишь закономерно, что религия, которая учит, что жизнь — это иллюзия, поощряет взвешенный прагматизм в земных — иллюзорных — взаимоотношениях. Долг публичной женщины (отметим это слово, «долг») напоминает долг предпринимателя: если хочешь узнать, где жульничество и исключительные права превозносятся как высшие добродетели, то лучше всего обратиться к некоторым сочинениям классической Индии. Корова священна. Ее следует чтить, оставляя ей жизнь, даже если она оказывается на городских улицах, лишенных травы; даже если ее сбил грузовик на шоссе Дели-Чандигарх и она целый день лежит, медленно истекая кровью, она остается священной: рядом будут стоять деревенские жители и следить, чтобы никто не прикончил ее. Черный буйвол, напротив, — порождение тьмы, он всегда тучный, гладкий и ухоженный. Он не священный — он просто стоит дороже. «Камасутра» приводит пятнадцать примеров таких случаев, когда прелюбодеяние допустимо; пятый случай — это «когда подобные тайные отношения безопасны и служат верным способом стяжать деньги»; а завершается этот перечень предостережением: «Следует четко сознавать, что оно (прелюбодеяние) допускается ради достижения названных целей, а отнюдь не ради удовлетворения простой похоти». Такая нравственная двусмысленность вполне согласуется с представлениями о том, что в «Камасутре», как и в других индийских учебниках, описано как долг культурного человека: «совершать такие поступки, которые не ставят под угрозу собственную загробную участь, которые не влекут за собой утрату богатства и к тому же доставляют удовольствие».

В предисловии к «Сказаниям Древней Индии», выпущенным издательством Чикагского университета в 1959 году, куда вошли избранные переводы с санскрита, Дж. А. Б. Ван Бейтенен пишет:

Если я приглушил значение «духовного», то потому, что порой возникает желание поспорить с образом индийской духовности — как здесь, так и в Индии. Ее древняя цивилизация не была чересчур духовной. Даже у ее отшельников, не расстававшихся с черепами, и у бродячих святых хватало живости, чтобы находить забавными погребальные костры. Непритязательный исторический Будда превращается в устрашающий многоярусный пантеон существ, с избытком наделенных неугомонной жаждой величия, которая имеет мало общего со смирением. В течение недолгого времени даже свобода воли могла вызывать споры. Повсюду витает дух, которому ненадолго позволяется поселиться в живой оболочке, прежде чем затеряться в бесформенной духовности. Трудно поверить, что такое изобилие жизни иссякнет даже за тысячу лет.