Хавьер Мариас - Дела твои, любовь

И взгляд его был все тот же: оценивающий мужской взгляд, несмотря на то, что на этот раз я была одета полностью, а не только в лифчик и мятую, задравшуюся юбку. Впрочем, ему наверняка было все равно, одета женщина или раздета: он был человеком с синтетическим или глобальным мышлением, так что женщины не успевали и глазом моргнуть, как он уже давал им полную и исчерпывающую оценку. Мне это не очень льстило: он казался мне одним из тех мужчин, что с возрастом становятся все менее требовательными, все меньше нуждаются в стимулах и кончают тем, что готовы броситься на все, что движется.

— Мария! Вот так встреча! — воскликнул он и поднес руку к брови, словно приподнимая воображаемую шляпу, — так же, как сделал это в тот раз, когда прощался со мной, перед тем как направиться к лифту. — Ты меня, надеюсь, помнишь? Мы познакомились у Хавьера. У Диаса-Варелы. Мне тогда повезло — ты не знала, что я у него в гостях, помнишь? Наша встреча для нас обоих была сюрпризом — не знаю, как для тебя, а для меня очень приятным.

Я спрашивала себя: в какую игру он играет? Зачем делает вид, что только что меня заметил, — ведь я прекрасно видела, как он ждал меня: он глаз не сводил с дверей издательства, провел на улице наверняка не меньше часа, пришел к концу рабочего дня. Возможно, перед тем как прийти, он звонил, чтобы узнать, когда мы заканчиваем работать. Зачем он врет? Я решила подыграть ему и посмотреть, что из этого выйдет.

— Да-да, — подхватила я и из вежливости тоже попыталась изобразить на лице улыбку. — Надо признать, я тогда попала в неловкое положение. Руиберрис, так ведь? Не совсем обычная фамилия.

— Руиберрис-де-Торрес, — поправил он. — Очень необычная. В нашем роду были военные, священнослужители, врачи, адвокаты и нотариусы. Очень достойные люди, должен тебе сказать. Я у них в черном списке — я позор семьи, черная овца, даром что сегодня одет в светлое. — И он пренебрежительно ткнул пальцем в лацкан своего верблюжьего пальто — словно еще не привык к нему, словно чувствовал себя не в своей тарелке без гестаповского одеяния. И некстати засмеялся собственной шутке — то ли потому, что она ему очень понравилась, то ли хотел развеселить меня. Он наверняка был проходимцем, этот Руиберрис, но проходимцем добродушным и вполне безобидным: глядя на него, трудно было поверить в то, что он замешан в убийстве — хладнокровном, преднамеренном убийстве. Он казался совершенно нормальным человеком, так же, как и Диас-Варела, хотя они друг на друга совсем не походили. Если он и участвовал в преступлении — а он в нем, вне всякого сомнения, участвовал (не важно, из каких соображений), — он вряд ли был способен пойти на это еще раз. Но, возможно, большинство преступников именно такие, думала я, возможно, когда они не совершают преступлений, они милые и симпатичные люди.

— У тебя есть время? Давай зайдем куда-нибудь — посидим, поболтаем, отметим встречу? Сюда, например, если не возражаешь. — И он кивнул в сторону той кофейни, где я всегда завтракала. — Впрочем, я знаю в Мадриде сотни куда более занятных мест, таких, о существовании которых ты наверняка даже не подозреваешь. Если захочешь, можем потом туда отправиться. Можем поужинать в хорошем ресторане. Ты как, не голодна? Или можем пойти куда-нибудь потанцевать.

Его последнее предложение меня позабавило: "пойти потанцевать", надо же! Фраза из прошлого века. И с чего он решил, что мне захочется сейчас идти танцевать — в совершенно неподходящее для этого время, едва выйдя с работы, да еще и в компании незнакомого мужчины? Мне ведь не восемнадцать лет. Предложение было смешное, и я от души рассмеялась.

— О чем ты говоришь! Какие танцы! Посмотри на часы и посмотри на меня. Я сижу тут, — я кивнула в сторону издательства, — с девяти утра.

— Я имел в виду потом, после ужина. Но если хочешь пойти сейчас, мы можем заехать к тебе: ты примешь душ, переоденешься, и мы отправимся, куда скажешь. Ты не поверишь, но есть места, где можно танцевать в любое время. Даже в полдень. — И он тоже засмеялся. Смех у него был какой-то развратный. — Я могу тебя подождать сколько нужно или заехать за тобой, когда скажешь.

Он был настроен решительно и отступать не собирался. По его поведению никак нельзя было предположить, что его послал ко мне Диас-Варела, хотя другой причины явиться сюда у него быть не могло. Да и откуда иначе ему знать, где я работаю? Но он вел себя совершенно естественно, и порой я готова была поверить, что он явился по собственной воле: что несколько недель назад я произвела на него сильное впечатление, представ перед ним полураздетой, и он решил во что бы то ни стало разыскать меня и попытаться завести интрижку — так поступают многие мужчины, и, надо признать, им это часто удается. Я вспомнила, что при нашей первой встрече у меня возникло ощущение, что он не только сразу же оценил меня, но и решил, что если нас представили друг другу, то это уже первый шаг к чему-то большему, что он, если можно так выразиться, уже занес меня в свою записную книжку, словно надеялся вскоре снова увидеться со мной — наедине и где-нибудь в другом месте, — и, может быть, даже уже собирался попросить у Диаса-Варелы мой телефон. Возможно, Диас-Варела сказал про меня "одна баба" лишь потому, что это единственное обозначение женщины, которое Руиберрис-де-Торрес в состоянии понять — я для него была ничем иным, как "бабой". Меня это не задевает: есть много мужчин, которых я тоже называю просто "мужиками". Руиберрис принадлежал к тем людям, чья развязность не имеет границ, иногда просто обезоруживает. Я объясняла эту его черту тем, что у них с Диасом-Варелой не было и капли взаимного уважения: они были сообщниками, знали друг о друге самое дурное, они были соучастниками преступления, и потому Руиберрису не было никакого дела до того, какие у нас с Диасом-Варелой отношения. Впрочем, подумала я, Диас-Варела мог рассказать ему, что между нами все кончено. Эта мысль неприятно кольнула меня: он дал своему приятелю зеленый свет, ни на миг не поколебавшись, не пожалев о своей собственности (если это можно назвать собственностью), не испытав ни малейшего укола ревности. Я сразу стала серьезнее и решила поставить наглеца на место — спокойно, ничего ему не объясняя (мне все же очень интересно было узнать, зачем он явился). Я согласилась выпить с ним чашку кофе, но предупредила, что у меня мало времени. Мы сели за стол у окна, за которым обычно сидела "идеальная пара" ("Когда она существовала", — с горечью подумала я). Он картинным жестом сбросил пальто, выпятил грудь и поиграл мышцами — ему явно доставляло удовольствие демонстрировать их, он считал, что они добавляют ему привлекательности. Шарф он снимать не стал: наверное, полагал, что он ему очень идет и хорошо сочетается с обтягивающими брюками того же бежевого цвета — благородного цвета, который больше подходит для весны, но Руиберриса, судя по всему, это совсем не волновало.