Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2012)

“Вот еще в связи с Михалковым: не могу отделаться от полного созвучия строк:

Я видел: над трупом Склонилась луна, И мертвые губы Шепнули: „Грена...”

Михаил Светлов, 1926

Из пасти у зверя Торчит голова. До берега ветер доносит слова: — Непра…

Сергей Михалков, 1936”

Марианна Бузоева. Одна истина и многие умолчания. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2011, № 16 .

Автор — кандидат филологических наук, главный редактор журнала “Немецкий язык”.

“Но советские умолчания — сущая мелочь в сравнении с гробовым молчанием „Vоlkischer Beobachter” после 13 декабря 1941 года. Никаких статей или заметок о поражении вермахта под Москвой напечатано не было. Это событие просто изъяли — из прессы, из жизни, из сознания немецкого народа.

В конце декабря промелькнула фраза: „Наши временные неприятности и трудности мы преодолеем в следующем году”. И все! Даже в пространной итоговой статье „Год войны 1941”, которая публиковалась с продолжением в двух номерах (30 и 31 декабря 1941 г.), о величайшей битве мировой истории не было сказано ни слова”.

В последующей статье учителя истории Александра Романова (“Объект 10”) подробно рассказано о хронике налетов немецкой авиации на Москву. В ночь с 21 на 22 июля в городе возникло 1900 пожаров, это был таранный удар немцев.

Наталья Ванханен. “По-королевски, без фальши”. О книге Анатолия Гелескула “Огни в океане” (2011). — “Иностранная литература”, 2011, № 12 .

О первой книге переводов только испаноязычной и португалоязычной поэзии.

“Переводы Анатолия Гелескула доносят до читателя аромат Кастилии и Андалусии, дух времени, запах и звук минувших веков. Он так говорит с нами словами Кеведо и Гарсиласо, языком монаха-кармелита, мистика и мученика, а главное, поэта — Сан Хуана де ла Крус, что, кажется, он знал всех этих людей и они рассказали ему обо всем самом главном. А главным всегда остается одно и то же — любовь, смерть, вера, — как бы мы ни порывались легкомысленно об этом забыть”.

“В предчувствии апокалипсиса”. Беседа Валерия Сдобнякова с Юрием Бондаревым. — “Вертикаль. XXI век”, Нижний Новгород, 2011, выпуск 34.

“ В. С. <���…> Значит, что-то в той войне, хоть и минуло с ее начала семьдесят лет, не дает вам покоя?

Ю. Б. В интервью, которое я в свое время в ФРГ хотел взять у фельдмаршала Манштейна, был главный вопрос: что он подумал, когда понял, что его танковая группа уже не прорвется на выручку окруженной шестой армии Паулюса. А прорыв этой армии из плотного кольца советских войск был для немцев важнейшей целью в Сталинградской операции. Я сейчас выскажу одну давнюю мысль, которую не использовал в романе „Горячий снег”, потому что, с одной стороны, она мне показалась слишком публицистичной, с другой, видимо, не хотел, чтобы она кого-то шокировала. Но эта мысль главная, как мне кажется, для понимания стратегической сути Сталинградской битвы. Так вот, если бы контрудар Манштейна был бы осуществлен успешно, то немцы надежно закрепились бы на Кавказе, а это обстоятельство отодвинуло бы сроки окончания войны не на месяцы, а на годы.

В. С. Я такой оценки ранее нигде не встречал, даже в мемуарах наших полководцев.

Ю. Б. Это моя мысль. Я много думал об этом контрударе, как участник тех самых судьбоносных боев. Сам выбивал танки Манштейна <���…>”.

Майя Каганская. Платонов, Сталин и тьма. — “Знамя”, 2011, № 12.

Посмертная публикация талантливой израильской писательницы. Тексту предшествует поминальная статья Павла Криксунова “Нет Майи”.

“В Платонове с одинаковым правом можно видеть и пораженного ужасом свидетеля русского коммунизма, и — писателя с настолько чуждым обычной человечности типом сознания, что и коммунизм по-русски, и сталинщина приобретают у него статус онтологического условия человеческого бытия в самом универсальном и даже космическом смысле.

Лично я склоняюсь ко второму варианту и потому набросала исходные контуры, его же словами, „прекрасного и яростного мира”.

Если советская жизнь все-таки представляла собой (как уже было сказано) компромисс с всеобязательностью бытия, то Платонов не принял от бытия ни-че-го. Он магически интерпретировал технический прогресс и мистически — коммунизм.

Поэтому чистопородный пролетарий и коммунист Платонов был для советской власти опаснее и несносней любого классового врага.

Но: советская власть ушла, а Платонов — остался. Со всей его невыносимой, удручающей гениальностью”.

Юрий Каграманов. Что нам готовит год 2083? — “Дружба народов”, 2011, № 12 .

В названии этого блестящего социополитического (и духовно-философского) эссе заложено название сетевого манифеста печально известного Андерса Брейвика “2083. Европейская декларация независимости”.

“Активизация консервативных пластов духа и опыта (не путать с пролежнями, оставшимися от советского времени) не должна попасть в дурные руки; и, уж конечно, не должна иметь ничего общего с методами русских революционеров (к чему склоняется и других склоняет Брейвик). Избежать дурных путей поможет консолидация общества „над важными гробами” (Пушкин): у нас была целая плеяда выдающихся мыслителей, о которых хочется сказать так, как сказал Платон о Сократе: они и сейчас молоды и прекрасны. В политическом плане почти все они были именно либеральными консерваторами (или консервативными либералами) <���…>.

В любом случае беспокойств не избежать; особенно если к западу и к югу от наших границ действительно вспыхнет большой пожар, искры которого неизбежно будут попадать и к нам. Беда в том, что русский человек перестал внушать у в а ж е н и е инокровным; это, впрочем, проблема и западных европейцев тоже. Чтобы внушать уважение, надо быть „хозяином времени”, если употребить выражение, встречающееся у средневековых мусульманских авторов. В прежние времена русский человек был или выглядел таковым (до революции скорее был, в советские годы скорее выглядел). Сейчас он выглядит жертвою времени”.

Священник Константин Кравцов. Три литературных очерка. — “Вестник русского христианского движения”, Париж — Нью-Йорк — Москва, 2011, № 1 (198).

О поэзии Мандельштама, Георгия Иванова и Дениса Новикова. Вот — из эссе о нашем современнике (“„Заостриться острей смерти””): “„Писать стихи — это умирать”, — сказал Денис как-то раз в застолье на полном серьёзе (аудиозапись из архива Виктора Куллэ). Причем, может быть, умирать для мира не только здешнего, но и для „Царства”, если там, в „Царстве”, не продолжается „наша пирушка на книжном развале, на развалинах двух злополучных держав”, если слепящий, как в прозекторской, Свет и командный Голос рассеют, убьют „голоса и свеченья, любезные нам”. Если Свет — таков, то не отказаться от него означает не только перестать быть поэтом, но и перестать быть человеком. И вся поэзия Дениса, по сути, непрестанное исследование света и тьмы. Все поставлено под вопрос, в том числе и поэзия. Но поэзия если и ложь, то ложь во спасение — в этом он не сомневается, хотя и смутно представляет себе, что такое — это „спасение”. Тем не менее он в него верит, как верит, что поэзия спасительна не только для „рано погибшего автора”: