Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2012)

Потому сейчас бросаются в глаза моменты, которые при выходе передачи на экраны воспринимались вполне естественно. Вот герой постановки «Умение кидать мяч» (1988) по новеллам Кира Булычева, смешной человечек Коленкин (Владимир Сальников), немолодой, некрасивый, мается своей обыденностью и хочет быть выдающимся спортсменом: получая такую возможность, он попадает из унылого мира конструкторского бюро (честное слово, надо видеть эти лица, не плохие, не хорошие, именно такие, как надо!) в не менее унылый и замкнутый мир изматывающих тренировок и озлобленных, выброшенных из обычной жизни спортсменов. Обшарпанные стены санатория-профилактория, где проходят тренировки; обшарпанная квартира Коленкина, столовка с подносами в НИИ… Вот Коленкин признается ученому (его играет Пороховщиков), что наконец-то решился… взять кредит под телевизор. И тут же, в присутствии ученого (тот вскоре сделает его идеальным спортсменом, сломает Коленкину жизнь, но, в общем, выдернет его из унылого существования), не глядя, демонстрируя лихость и удаль, покупает черно-белый телевизор. «Скажите, этот хороший?» — доверчиво спрашивает Коленкин избалованного продавца. «Хороший», — равнодушно отвечает продавец.

Телевизор, конечно, перестает работать почти сразу. Но дело даже не в этом.

Дело в том, что вот эта атмосфера, этот дух времени, когда унылая действительность, казалось, вот-вот сможет стать залогом будущего возможного чуда (такого количества свихнутых «тарелочников», изобретателей всего и искателей снежного человека, как во времена Застоя, ни до, ни после не было), сохранились именно потому, что их никто не стремился сохранять. И, глядя на вот эти печальные лица, на эти крашенные грязной зеленой краской стены, сразу становится понятно, что жажда всеобщего светлого будущего так и останется неутоленной. Мы тешили себя иллюзиями, мы надеялись на чудо, способное все изменить, — наподобие того же Коленкина, полагавшего, что, получив замечательную способность всегда попадать мячом в корзину, он станет знаменитым спортсменом. Не стал. Но кое-что узнал про себя. И сделался жестче. Безыллюзорней. И сумел дать счастье одному-единственному человеку — такой же неприкаянной высоченной и застенчивой баскетболистке, адекватной лишь на баскетбольной площадке.

Поэт, переводчик и критик Аркадий Штыпель в ответах на опросник сайта «Первое сентября», посвященный знаковым фигурам и текстам современной культуры, высказался в том смысле, что фантастические произведения по каким-то еще не вполне понятным причинам воспроизводят дух времени гораздо достоверней, чем произведения реалистичные.

Возможно, предположу, потому, что они становятся неким сублиматом, выжимкой, метафорой времени, а возможно, как раз потому, что автор ставит себе совершенно иную художественную задачу, нежели «правдиво отразить время», и тем самым оказывается свободен от идеологических штампов, пускай и транслируемых бессознательно (в лучшем случае). Русоволосая женщина, которая в разоренном, голодном, страшном Петрограде, шевеля губами, читает пришпиленное к стене объявление о том, что инженер Лось ищет спутников для полета на Марс, более убедительна в своем царственном равнодушии (мало ли что может тут случиться — можно пулю в затылок получить или загнуться от голода, а можно и на Марс улететь), чем иные знаковые мемуарные фигуры (мемуары тоже пристрастные свидетели пишут).

Ну и далее в том же духе. «Мастер и Маргарита» — об управе на зло мелкое, всепроникающее, которую можно найти у зла крупного, вселенского и потому как бы выпавшего из привычного расклада (так заяц прячется от пикирующего ястреба под ногами у страшного человека). «Альтист Данилов» — о духе неподцензурного свободного творчества в несвободной стране (ну и хрен с ним, главное, чтобы альт не сломал друг-завистник!) и о странной подпольной конспирологии, лишь слегка прикрытой добропорядочным советским бытом. Веселый, легкий Юрий Коваль в своей «Самой легкой лодке в мире» — о страшном, хтоническом мире русской глубинки, о том, что пытались, но так до конца и не смогли рассказать деревенщики. Ибо деревенщики вполне осознанно ощущали себя выразителями некоей идеи , а Коваль-то просто выдумал и рассказал историю .

Примеров полным-полно, хотя бы — если обратиться к нынешнему времени — тот же Пелевин. Или Дмитрий Быков, со своим страшненьким и неполиткорректным, но на каком-то глубинном уровне очень точным «ЖД».

Реализм («новый реализм» в том числе) в ХХ — ХХI веках потерпел поражение именно потому, что материал оказывался слишком послушен перу (клавиатуре, стилосу) писателя. Не столько окружающий мир, сколько авторское представление о нем, искаженное либо в угоду доминирующей идеологии или полемике с ней (советское время), либо — нынче — если не в угоду конъюнктуре (тут писатели-реалисты, пожалуй, честнее фантастов, среди которых в рыночных условиях конъюнктурщиков больше, чем просто одержимых писательским демоном), то собственному представлению о том, « как оно должно быть », или, хуже того, о чем настоящий, правильный писатель должен писать.

Правдивы только спонтанные вещи, или, если брать уже, только то, что проявляется в тексте спонтанно, помимо желания и воли автора. Автор, увлеченный головоломным сюжетом или фантастической сверхидеей, не обращает внимания на мелочи, и мелочи эти, невольно или вольно, становятся порой важнее сюжета — той самой приметой времени, без которой любая самая замечательная вещь остается лишь игрой ума.

Хотя и это, честно говоря, неплохо.

Александр Аз. В дороге. Повести и рассказы. М., “ИЦ РИОР”, “ИНФРА-М”, 2012, 376 стр., 600 экз.

Современная социально-психологическая проза сибирского писателя. Попытка написать картину современной жизни (с экскурсами в прошлое, коими в данном случае являются шестидесятые годы в небольшом сибирском поселке, описанные в повести “Солнце всегда взойдет”, прозу этой повести можно было бы назвать лирической прозой о детстве, если б не жесткость ее психологического рисунка); в большинстве же текстов — проблематика жизни сегодняшней, и отнюдь не только специфически сибирской (скажем, утвердившийся в нашей прозе мотив деградации села, бывшего когда-то процветающим совхозом, в рассказе Аза “Поживем по-родственному” финал имеет неожиданный: из города возвращается сын бывшего председателя совхоза, превратившийся в прагматичного властного бизнесмена новейшей формации, и именно он намерен возродить село для новой жизни). Достоинствами прозы Аза можно считать мужество, с которым писатель обращается к нынешней проблематике “провинциальной” России, способность создать у читателя ощущение жизненной достоверности описываемого, умение написать неожиданные типы из современной жизни. А также — попытки автора преодолеть стереотипы и бытописательской прозы, и романтико-публицистических вариаций на темы “сибириад” (рассказ “Смерть-копейка” у Аза внутренне сориентирован на стилистику и, соответственно, проблематику философского этюда о самом феномене витальности человека; рассказ “Благоwest” о возвышении и драматическом финале крутого бизнесмена, владельца роскошного особняка в элитном поселке над Ангарой, держится на психологическом гротеске, выстраивающем в свою очередь полуфантастический сюжет; ну а рассказ “Двадцать минут с ангелом” автор строит одновременно и как одноактную пьесу, и как литературно-историческое эссе о литераторе, пишущем эссе о Вампилове). К очевидным же слабостям прозы Аза следовало бы отнести некую общелитературную приблизительность языка, которую автор, увы, иногда позволяет себе.