Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2012)

С нами, однако, сложнее. Поколение, сформировавшееся при «совке», или, выспренно говоря, «рожденные в СССР» испытывают уж совсем парадоксальную форму ностальгии — ностальгию по будущему.

Причина понятна. Дело в том, что одной из мощных идеологических морковок, подвешенных у нас перед носом, было обещание блистательного, прекрасного будущего: небывалого могущества нового человека, покорения космоса, достижений науки, чуть ли не бессмертия — и все это в прекрасном радостном мире свободного труда всех на радость всем.

В такой цели самой по себе ничего плохого нет, напротив, — прекрасная цель, цель, скажем так, достойная хороших людей, прекрасная перспектива для приложения сил, для надежд и их, казалось бы, непременного осуществления. И это будущее, что важно, было как бы общим, одним на всех. Прекрасное будущее всего человечества. Понятно, что вроде бы и не очень верилось. Но где-то в отдалении эта цель все же маячила. И фантастика — эта религия советских интеллигентов — ее подпитывала.

Когда эту, одну на всех, цель у постсоветских людей отняли, в качестве компенсации выдвинулись иные цели — от строительства светлого будущего в одной отдельно взятой семье (фирме, компании и т. д.) до спасения души. Не стало одного — общности. Выспренно выражаясь, Плеромы.

Попытки отдельных наших энтузиастов воскресить эту Плерому, вернув, скажем, мыслящей части социума интерес к космонавтике — интерес и вообще к космосу как возможному выходу из тупика, в котором пребывает сейчас европейская цивилизация и европейская мысль, и к России как инициатору космической экспансии, выглядят, увы, трогательно старомодными. О каком энтузиазме, о каком пафосе может идти речь, когда, фигурально выражаясь, нам на голову то и дело валятся продукты нашей космической индустрии?

От этой — фантастической — вышедшей в космос Великой России (как бы идеологической преемницы СССР), а то и космически воскрешенного СССР отчетливо несет нафталином. Без всеобъединяющей общественной идеи такие построения невозможны, но именно с идеологией-то как раз проблемы… Треш такого рода тем не менее довольно популярен. Хотя и в меньшей мере, чем истории про «попаданцев», которые, провалившись в наше родное прошлое, демонстрируют недюжинную хитрость, силу, ловкость и способность к адаптации, — если все эти попаданцы применили бы их здесь, мы бы уже жили при коммунизме. Или — если бы они употребили эти способности исключительно на себя, они бы катались на лыжах в Куршевеле, создав на трассах немалую толкучку.

Остается ностальгировать по «прошедшему будущему» в его неподдельном, аутентичном виде — то есть перечитывая любимые книги и пересматривая любимые фильмы. Причем проделывая все это с изрядной долей горечи и разочарования. Недаром ностальгия по неслучившемуся будущему, по замечательному миру «Полдня...» Аркадия и Бориса Стругацких породила в постсоветское время всяческого рода оммажи и фанфики, объясняющие, что «все было не так, как на самом деле, а гораздо, гораздо хуже».

Но я сейчас не о Мире Полдня, хотя и о нем тоже. Я о телесериале «Этот фантастический мир». Уж если ностальгировать, то на полную катушку!

Поклонники и так все знают, но остальным напомню.

Сериал этот демонстрировался по телевизору с 1979 по 1990 год (иными словами, чуть ли не до конца СССР) и был беспрецедентным опытом такого рода. Поначалу передача задумывалась как телевикторина для подростков (актеры разыгрывали некие фрагменты известных фантастических произведений, а школьники-зрители должны были угадать, что за фрагменты и откуда). Затем от этой идеи отказались — сериал пошел в сторону усложнения, что вообще-то бывает редко, чаще — наоборот. Вести программу был приглашен космонавт Георгий Гречко, и как же умно, непринужденно и — мы тогда еще не знали такого слова — харизматично это у него получалось! И если в качестве первых фрагментов для передачи в стиле «а ну-ка отгадай!» использовались Жюль Верн и Герберт Уэллс, то впоследствии предпочтение отдавалось вещам более сложным и неоднозначным. Например, уже в третьем (1980 года) выпуске демонстрировались фрагменты из «Блистающего мира» Александра Грина и «Малыша» Аркадия и Бориса Стругацких: и Грин с его умеющим ни с того ни с сего летать героем воспринимался стражами идеологии несколько напряженно, и «Малыш» даже по нашему времени вещь таинственная и сложная.

Из первоначальной телевикторины передача постепенно превращается в альманах телеспектаклей, в которых разыгрываются мрачноватые рассказы Шекли и Брэдбери, Варшавского и Азимова и — что было уж совсем удивительно — повесть «Где бы ты ни был» Джеймса Ганна (экранизация называлась «Психодинамика колдовства») — почти единственная западная фэнтезийная вещь, опубликованная в советское время. (Фэнтези у нас не приветствовалась, почему — иной разговор.) Добавим музыку Евгения Доги, песни на стихи Блока и Волошина… В общем, загадочная была программа — уж не из чаемого ли будущего засланная, потому что и качество ее, и глубина, и подход (при каких-то — для отмазки — декларациях о загнивающем Западе, произносимых с каменными лицами) были безупречны.

Что еще более странно: эта вроде бы проходная дневная телепрограмма (для школьников же!) собрала такой звездный состав актеров, что до сих пор диву даешься: Вацлав Дворжецкий, Эдуард Марцевич, Михаил Глузский, Евгений Киндинов, Сергей Десницкий и Сергей Сазонтьев, Иннокентий Смоктуновский, Леонид Ярмольник, Юрий Кара, Сергей Юрский, Юозас Будрайтис, Юрий Богатырев, Евгений Евстигнеев, наконец Юрий Яковлев в роли обаятельнейшего брандмейстера Битти — и «молодой» Каюров в роли Монтэга!..

И Алексей Петренко, сыгравший такого западного-западного, такого неформального, такого хорошего, в свитере и с бородой профессора зоологии из рассказа Эрика Фрэнка Рассела «Свидетельствую!», что невольно рассказ о волчьих законах западного правосудия превратился в гимн свободомыслию.

Дьявол — в деталях, но и Бог — в них же. Хипповатый независимый веселый профессор, пришедший на заседание суда в растянутом свитере, был интересней нам, чем преследуемый зеленокожий инопланетянин, а инвалид-слепец (ветеран Вьетнама?!) в своей гостиной-студии среди им же вылепленных скульптур опять же как-то не вписывался в тогдашнюю парадигму о страшной участи стариков и калек в западном мире. А что среди полицейских и фермеров попадаются не самые умные люди, ну что ж, бывает…

Алексей Герман, снимая «Двадцать дней без войны» и восстанавливая — скрупулезно, как все, что он делает, — обстановку того времени, пользовался не кинофильмами военных лет (пропагандистскими и ура-патриотическими), даже не кинохроникой (тоже цензурировавшейся), а сугубо целевыми, для внутреннего пользования роликами по тогдашней технике безопасности и инструктажу населения — как гасить фугасы, как оказывать первую помощь, как рыть траншеи… Они снимались непостановочно, на фон и декорации не тратились, и в качестве задника фигурировала неприукрашенная действительность. Парадоксальным образом на другом конце этой «шкалы достоверности» и располагались эти телепостановки с фантастическими сюжетами, говорившие о своем времени глубже и неприукрашенней, чем репортажи программы «Время». Отчасти потому, что пропагандистские цели декларировались, но не воплощались визуально. А отчасти потому, что, при потрясающей достоверности актерской игры, авторы передачи не очень-то тратились на декорации. И, скажем, новеллы, где действие протекало в интерьерах тогдашних улиц и дворов, просто снимали на улицах и во дворах.