Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2012)

Немного погодя вспоминается Давид Самойлов, проведший последние годы в Пярну и написавший там свои знаменитые «Пярнуские элегии» и много еще замечательных стихов.

Читая книгу таллинской исследовательницы Аурики Меймре, понимаешь, насколько бедны наши расхожие представления! И сколько еще знаменитых людей, в том числе и прекрасно нам знакомых, связаны с эстонскими дачами, музами, имениями. А вот как раз Северянин и Самойлов могут именоваться эстонскими дачниками лишь отчасти, в силу того, что приезжали сюда еще до того, как купили здесь жилье и стали уже не дачниками, а полноправными домовладельцами — вспомним, что Северянин принял даже эстонское гражданство.

Первым же дачником (точнее, дачницей) оказалась супруга Петра Великого Екатерина, будущая первая русская императрица. Правда, тогда «дачной местностью» был сам Ревель (Таллин), а местом, где отдыхала и скучала Екатерина Алексеевна, был названный в ее честь пригородный Екатеринталь, ныне ставший престижным и вполне центральным районом эстонской столицы — Кадриоргом.

Меймре приводит в своей книге выразительный отрывок из письма Петру от статс-дамы Екатерины Алексеевны княгини А. П. Голицыной: «Всемилостивый государь дорогой мой батюшка! Желаем пришествия твоего к себе вскоре; и ежели, ваше величество, изволишь умедлить, воистину, государь, проживанье мое стало трудно. Царица государыня всегда не изволит опочивать за полночь три часа, а я при ее величестве безотступно сижу, а Кириловна, у кровати стоя, дремлет; царица государыня изволит говорить: тетушка, дремлешь? Она говорит: нет, не дремлю, я на туфли гляжу; а Марья по палате с постелью ходит и среди палаты стелет, а Матрена по полатям ходит и со всеми бранится, а Крестьяновна за стулом стоит да на царицу государыню глядит. Пришествием твоим себе от спальни получу свободу». Согласитесь, следующие дачники жили куда веселее!

Как пишут авторы книги (именно так — ведь, кроме Меймре, отдельные части книги написаны ее коллегами), в эстонских курортах русских привлекало отсутствие насыщенной светской жизни и то, что сейчас назвали бы «активным отдыхом»: не только купание, но и прогулки по живописным окрестностям и посещение достопримечательностей.

Просматривая завершающий книгу сорокастраничный словарь, скромно названный «списком деятелей русской культуры — дачников в Эстонии», поражаешься: кого тут только не было: от членов царской семьи до эстрадных певцов и певиц! Причем не только в пору, когда столица была совсем рядом, в Петербурге, но и в советские годы, когда сюда приезжали известные люди с разных концов страны.

В «списке», включающем краткую биографическую справку, упоминаются, разумеется, не все, но тем не менее почти семьсот имен, среди которых и А. Дельвиг, и П. Вяземский, и Н. Лесков, и К. Случевский, и И. Шишкин, и В. Брюсов, и П. Чайковский, и Ю. Лотман, и… впрочем, легче назвать тех, кого здесь не было. И про многих из них мы узнаем что-то чрезвычайно интересное и, главное, мало, а то и вообще неизвестное, публикуемое или впервые, или после долгого перерыва.

Например, из главки, рассказывающей о пребывании в «древнем русском Колывани», как называл Ревель Лесков, его самого и его гражданской жены Е. С. Бубновой, мы узнаем предысторию известного рассказа писателя «Колыванский муж», а из главки о пребывании этого же писателя на отдыхе в миниатюрном островном «городке в табакерке» Аренсбурге — о малоизвестных подробностях публицистической деятельности Лескова.

В очерке о Случевском подробно описан тот самый «Уголок», песни из которого известны всем знатокам и любителям русской поэзии, — построенная самим поэтом деревянная дача под таким названием, где он провел несколько лет и куда приезжал к нему в гости великий князь Владимир Александрович.

А Ирина Белобровцева, известный булгаковед и автор главки об известном критике Исае Лежневе, высланном из СССР и оказавшемся «дачником поневоле» в Эстонии, опровергает представление об этом человеке, опубликовавшем в своем журнале начало «Белой гвардии», как о тайном недоброжелателе Булгакова, и доказывает ровно обратное.

И так далее, и тому подобное: с обширными цитатами, в том числе и труднодоступными, с живописными описаниями, с четким научным аппаратом. Плюс — огромное количество фотографий, старинных и современных, так что так и возвращаешься, перелистывая книгу, и на эстонское побережье Балтики, и в прошлые времена…

Книга очень точно названа ее авторами «Топография культуры»: действительно, из нее мы узнаем не только о замечательных людях из России, побывавших здесь, но и о многочисленных эстонских курортных местах, их истории и культурной жизни, о взаимном и крайне плодотворном влиянии эстонской культуры на русскую, и наоборот: ведь мало кто из наших «дачников» здесь просто «отдыхал».

В общем, очень правильная и своевременная получилась книга.

О. Ф е д о т о в. Сонет. М., «Российский государственный гуманитарный университет», 2011, 601 стр.

Уже название этой книги, короткое и точное, свидетельствует в то же время о серьезных претензиях ее автора: он словно бы заявляет, что перед нами — не обычные «очерки истории и теории», а своего рода «Все о сонете». И в общем эта претензия вполне оправдана: так полно и всесторонне об этой форме (особенно — в русской поэзии) никто до Федотова не писал.

А между тем можно сказать, что именно сонет оказался самой стабильной и живучей стиховой формой в нашей поэзии: от Тредиаковского и до наших дней. Почти никто из русских поэтов не миновал искушения написать хотя бы один сонет, а то и их «ассоциацию», как удачно предложил называть любое объединение сонетов — от «двойчатки» до венка и короны (венка венков) сонетов — Олег Федотов.

Сонет — своего рода мерило поэтической зрелости и мастерства, без которого поэт — вроде бы еще не поэт; именно поэтому сонеты писали и пишут и архаисты, и новаторы, и традиционалисты, и авангардисты: все это убедительно показано в книге.

По сути дела, перед нами — обстоятельная история русского сонета, начинающегося даже не с Тредиаковского, а, как показывает Федотов, с русского немца Иоганна Вернера Пауса (Паузе), преподнесшего в 1715 году Петру Великому свой «сонет», озаглавленный «Последование российских орлов».

Потом мы вместе с автором неторопливо проходим «золотой век сонета» — девятнадцатый, «серебряный», наконец, его наследников, из которого Федотов выбрал для подробного описания Иосифа Бродского; в последней части рассматриваются различные виды ассоциаций сонета, а в приложении даются переводы сонетов Мицкевича, выполненные самим автором книги и представляющие собой оригинальную имитацию польской силлабики «русскими средствами»: без рифмы и метра, но с соблюдением строфики и максимальной точности в передаче смысла.