Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2012)

“Конечно, возникает такой вопрос: если внутри наша пакетная вселенная бесконечна, то где остальные? Это интересная штука, но сложна для представления без математики: вселенная бесконечна только для тех, кто находится внутри нее”.

“Я хочу сказать, что доверять физике и уравнениям, даже когда они говорят самые странные вещи, гораздо, ГОРАЗДО надежней, чем доверять абсолютно всему, что мы говорим словами в повседневной жизни”.

География и ангелы, или Кто живет в России. Круглый стол “Народ — это...”. 30 ноября 2011 года. — “Отечественные записки”, 2012, № 1 (46) < http://strana-oz.ru >.

“ Татьяна Малкина: Я совершенно согласна с Симоном Кордонским в том, что народа не существует. Но кто-то же здесь есть. Хотелось бы понять, кто.

Симон Кордонский: Что значит, не существует? Он есть. Народ есть постольку, поскольку есть интеллигенты, которые о нем рассуждают. И в рассуждениях появляется народ.

Т. М.: Но он зачем-то ведь появляется?

С. К.: Появляется, потому что у интеллигентов места нет. Они хотят найти место с народом вместе”.

Анна Голубкова. В своем углу. О рецептивном характере современной поэзии. — “Новая реальность”, 2012, № 38 < http://www.promegalit.ru >.

“Во-первых, современное стихотворение нельзя вырывать из исторического и литературного контекста, без которого его просто невозможно правильно прочесть. Соответственно, такое стихотворение не может быть перекодировано из другой теоретико-литературной позиции или даже просто прочитано с другой точки зрения”.

“Во-вторых, положение читателя здесь жестко закреплено, и от него требуется заранее определенный набор усилий по восприятию и интерпретации данного произведения, что означает полное отсутствие свободы или хотя бы какой-то многовариантности прочтения”.

“В-третьих, современное стихотворение не может существовать без читателя профессионального, то есть критика, который обязательно должен обозначить контекст и показать, как именно нужно читать это стихотворение, фактически обойтись с поэтическим текстом как с сырым материалом, требующим дополнительной интеллектуальной обработки”.

“Эта особенность литпроцесса делает его главной фигурой вовсе не поэта, а критика или даже издателя поэтической серии. <...> Поэт в таких условиях — вовсе не „ты царь, живи один”, а всего лишь скромный поэтический работник, чьи усилия в полной мере зависят от отношения других членов команды”.

Александр Григоренко. “Предсказуемость — это грех!..” Беседу вел Дмитрий Бавильский. — “Топос”, 2012, 16 мая < http://www.topos.ru >.

“Многое о „Мэбэте” я начал понимать спустя довольно много времени, после того как поставил точку”.

“Только начав писать текст, я понял, что оказался в пространстве практически совсем свободном от давления истории (такова вся дорусская тайга) и тем более от какой бы то ни было публицистики. Тайга позволяет смотреть на человека как такового, вне всяких концепций. Сказания народов тайги (я имею в виду не литературно обработанные сказки, эпос) абсолютно неисторичны, вневременны и представляют собой по большому счету „нефильтрованную” память о сюжетах из частной жизни — людей, зверей, духов…”

“Теперь о герое. Мое убеждение: пространство, не знающее трагедии, повествования, затрагивающего бытийные основы, — необитаемо. Таковым для русского человека и является тайга. Этнографы, краеведы выполняют свою миссию, очень важную, но специфическую, не имеющую прямого отношения к литературе. Для оживления тайги там должен появиться свой Эдип или Одиссей или какой-нибудь другой выдающийся страдалец”.

“„Мэбэт” — мой, русский, миф о тайге, и если он имеет отношение к чистой этнографии, то самое косвенное”.

Михаил Гронас. Наизусть: о мнемоническом бытовании стиха. Авторизованный перевод с английского А. Вдовина. — “Новое литературное обозрение”, 2012, № 114 < http://magazines.russ.ru/nlo >.

“Воспроизводство культурных форм прекращается не тогда, когда истощаются их (на самом деле неистощимые) ресурсы, но в тот момент, когда на них падает спрос. В этом заключается сущность гипотезы, которую я намерен предложить. Я попытаюсь показать, что в случае с традиционным стихом такой спрос поддерживается мнемоническим бытованием поэзии — сетью культурных практик, связанных с запоминанием, воспроизводством и трансляцией религиозных или литературных текстов. Эти практики, в свою очередь, зарождаются и поддерживаются внутри систем воспитания и образования, которые навязывают школьникам представление о ценности заучивания стихов наизусть и вырабатывают в них соответствующие навыки”.

“Метр, рифмы и строфы представляют собой не что иное, как мнемонические средства. Когда общество перестает запоминать поэзию наизусть, средства ее фонической (и мнемонической) организации оказываются невостребованными, что и произошло на Западе. В советской же России и у власти и у населения были причины продолжать заучивать и запоминать, поддерживая тем самым жизнеспособность рифмы и метра. Иными словами, пока читатели читают по памяти, поэты пишут для памяти; а если прекращается первое, отпадает необходимость во втором”.

“Ниже я попытаюсь обосновать причинную связь между форматом (заучивание наизусть) и поэтической формой и остановлюсь подробнее на нескольких эпизодах мнемонической истории поэзии на Западе и в России”.

Далее в этом номере “Нового литературного обозрения” развертывается дискуссия, в которой принимают участие Александр Уланов, Кирилл Корчагин, Илья Кукулин, Дмитрий Кузьмин и другие авторы.

Григорий Дашевский. “Двенадцать” и “Анти-Двенадцать”. — “Citizen K”, 2012, № 6 (27), 4 июня < http://kommersant.ru/citizen_k >.

“Книга Евгении Ивановой „Александр Блок: последние годы жизни” (СПб. — М., “Росток”, 2012) вышла очень вовремя. Когда возобновляется движение истории, когда, как сказал бы Блок, начинаются „события”, все участники и наблюдатели стараются понять нечто неуловимое, называемое „настроения масс” или „глубинные течения” или еще как-нибудь неопределенно”.

“За словами „Двенадцати”, как за любыми словами, мы инстинктивно ищем того, кто говорит, или хотя бы то, что говорит, — и не находим. <...> В советских учебниках правильно говорилось, что Блок в своей поэме „приветствовал революцию”, — только приветствовал он ее не от своего имени, а от имени чего-то надчеловеческого. Блок это „нечто” мог называть „мировым оркестром”, советские литературоведы — законами истории или всемирно-исторической правотой, религиозные философы — бесовством, но в самой поэме оно, это „нечто”, не имеет ни имени, ни облика — только голос, то издевательский, то торжественный”.