Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2012)

Каким видят ближайшее будущее России писатели-фантасты. Беседу вел Виктор Резунков. — “ SvobodaNews.ru ”, 2012, 3 мая < http://www.svobodanews.ru >.

Говорит Андрей Столяров: “Если фантастика представляет модели будущего, значит, будущее есть. Если фантастика о будущем не пишет, значит, будущего нет, никто его не хочет, никто его не ждет. Так вот, за последние 10 лет в российской фантастике не появилось перспективных моделей будущего. Галактическое будущее или фантазийное будущее с магами и драконами — это все не то. А вот реального будущего практически не присутствует. И только за последнее время, буквально 1 — 2 года, вновь вроде бы понемножку стали появляться произведения о будущем. Одно из них рассматривалось на Конгрессе фантастов, премию не получило, хотя это, на мой взгляд, очень сильное произведение. Роман Сергея Кузнецова „Живые и взрослые”. <...> А второй роман — это мой роман о будущем России”.

Максим Кантор. Почему шарлатаны побеждают. — “Частный корреспондент”, 2012, 7 мая < http://www.chaskor.ru >.

“Любопытно, почему в постсоветском искусстве победил концептуализм? В СССР было много сильных школ и влиятельных художественных кланов, а победил самый хилый и не имеющий школы. <...> Заметьте: за реалистами стояла внятная школа, за абстракционистами и идеалистами — стояли великие фигуры предшественников. Концептуализм же представляли пять человек — далеко не ярких дарований. И следом — отряды ополоумевших подростков, кураторов, комиссаров, культурологов и пропагандистов”.

“Почему шарлатаны победили? Однажды ответить нужно, как необходимо ответить: почему в 17-м году победили большевики? В России партий было много — в теориях недостатка не было. Эсеры, кадеты, меньшевики, анархисты, народники, патриоты, монархисты — выбор был огромен. <...> В победе большевиков использован ровно тот же социальный механизм, как и в случае победы концептуалистов”.

“Книжная поляна в России слегка бетонированная”. Интервью с главредом издательства Ad Marginem Михаилом Котоминым. Беседу вел Алексей Крижевский. — “Газета.Ru”, 2012, 10 мая < http://www.gazeta.ru >.

Говорит Михаил Котомин: “Книжный русский рынок монополизирован и руинизирован, в связи с чем мы уже не первый год наблюдаем печальную статистику. <...> У нас действительно ситуация ужасная: очень мало книжных магазинов, полное отсутствие конкуренции, сращенность дистрибуторов с издательствами и, как следствие, продвижение только одного типа авторов и наименований. Вместо того чтобы развивать инфраструктуры магазинов и издательств, нас пытаются убедить, что люди должны ходить вот в эти магазины, которые есть, и покупать то, что хочет нам продать монополист. При этом во Владивостоке осталось, например, два книжных магазина”.

“Пираты очень полезны, потому что они последние искренние читатели, они по-настоящему чувствуют литературу. С ними надо не бороться, а учиться у них и взаимодействовать с ними”.

Кирилл Кобрин. Конец культурной ренты. — “OpenSpace”, 2012, 11 мая < http://www.openspace.ru >.

“Универсальным кодом была до недавнего времени русская литературная классика, „золотой век” (и отчасти „серебряный”). Однако, глядя на сегодняшнюю Россию, понимаешь, что классика потеряла не только универсальность, но и живой общественный смысл, превратившись в нечто вроде Пекинской оперы — восхитительный, самодостаточный, прекрасный, мертвый культурный феномен. Произошло неизбежное; остается понять механизмы былого функционирования этого кода, а также признаки и причины его смерти”.

Кирилл Кобрин. Л. Я., М. М. и В. В.. — “OpenSpace”, 2012, 23 мая.

“Очень важно помнить: [Лидия] Гинзбург не отказывается ни от идеи революции, ни от марксизма, как это сделали более трусливые или истеричные ее современники и потомки. Более того, ее, на мой взгляд, можно считать крупнейшим марксистским философом прошлого века, по крайней мере, наиболее последовательным; аналитическая работа Гинзбург разъедает ткань жизни и общества без остатка, мир предстает в ее прозе как совокупность исторически обусловленных социокультурных и социопсихологических механизмов, за ним не остается ничего больше. Последовательный атеист, Гинзбург не питает иллюзий; она беспощадна — прежде всего к себе. „Человек за письменным столом, подсчитывающий свое достояние перед лицом небытия”. Все это доведено до уже совершенно агуманистической концентрации в ее блокадной прозе”.

“„Другие берега” Набокова представляются мне скрытой полемикой с „Перед восходом солнца”. Известно, что В. В. любил Зощенко; наверняка он следил за его книгами в сороковые; будучи человеком порядочным, Набоков не мог позволить себе, сидя в Америке, в открытую полемизировать с затравленным властью писателем. Но задачу себе он поставил ту же самую — разобрать чердаки детства и юности, чтобы отыскать там первопричину... только не психотравмы и несчастья, а счастья . „Другие берега” — удивительная для русской литературы вообще и для словесности двадцатого века в частности книга о счастье ”.

Когда меня нашли черкесы. Записал Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2012, № 21, 25 мая < http://www.litrossia.ru >.

Говорит Андрей Битов: “[Сергея] Чудакова я хорошо знал. Яркий был человек. Однажды, когда он лежал в психушке, я общался по его просьбе с главным психиатром Морковкиным. Я выдал Чудакова за своего литсекретаря. Но Морковкин первым делом раскрыл большую амбарную книгу, в которую меня стал записывать как посетителя. „А это зачем?” — поинтересовался я. „Такой порядок”. И это меня, признаюсь, напугало. То есть получалось, что я уже хотя бы раз обращался в психушку и тем самым попадал на заметку”.

“Бродского я знал давно, мне понравилось его поведение на суде (я там был), но его поэзия доходила до меня дольше. Мне показывали его поэму „Шествие”, где меня привлекли отдельные фрагменты. Ну, талантливый и талантливый. Но столько у Иосифа было показного гонора, что я не воспринимал его до тех пор, пока не прочитал его „Разговор с небожителем о поэзии”. И тут меня пробило. И с тех пор остальные стихи, как в таблице Менделеева, стали на место”.

Сергей Козлов. Победа и поражение Лидии Гинзбург. — “Новое литературное обозрение”, 2012, № 114.

“Оказывается, что „промежуточная проза”, идею которой Гинзбург негромко, но твердо отстаивала в поздний период своего творчества, была лишь паллиативом, чтобы не сказать — хорошей миной при плохой игре. Оказывается, что Гинзбург считала жанр записных книжек „литературой для импотентов”, а подлинное свое призвание видела в создании романа в духе Пруста, — романа, предполагающего сотворение особого мира. Оказывается, что на этом пути она достаточно далеко продвинулась. „День Оттера” и „Рассказ о жалости и о жестокости” заставляют напряженно гадать о том, каков мог бы быть этот роман в своем конечном виде. Оказывается, что с этой точки зрения блокадная жизнь была для нее не величайшим несчастьем, а исключительным шансом, давшим ей небывалый опыт. И оказывается, что своей задачи она в конечном счете выполнить не смогла”.