Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013)

Красота была необыкновенная, необыкновенная мощь — разворот пейзажа — там, где три брата: три — гуськом — скальные горки в море. С утра сеял безнадежный типично островной дождь, непроницаемое серое небо, не небо, а беспросветная пелена. Но вдруг как раз на побережье — неожиданно и совсем ненадолго клочковато расчистилось, на дальней обрывной береговой дуге появились солнечные пятна и даже… «обломок» радуги. Хотелось еще дальше, на самый сахалинский север, но — пора было возвращаться. В деревянном на пригорке Александровском храме успели помолиться, поставить свечи. Полка с книгами, которые, оказалось, можно было бесплатно брать. Я и взял: «Тайна Израиля. Еврейский вопрос в русской религиозной мысли», СПб., 1993. Железная дорога вдоль Охотского моря при полнолунье; коллеги спали, а я просидел у окна, жалко было ложиться.

5 октября , 5 утра.

Чем больше вчитываюсь (с восхищением многими строфами) в Дениса Новикова, тем более смущаюсь: все ли я сделал в конце 90-х, чтобы его поддержать? Нет — и причин и объяснений тому несколько. Во-первых, видимо, в связи с наркотой (?) в сознании его происходили уже необратимые искажения. Во-вторых, мы плохо знали творчество друг друга, чтобы он мне мог полностью доверять. В-третьих, его уязвленность не утишалась зрелым миропониманием, оно у него было лишь на уровне боли и — как я теперь (по стихам) понимаю — порой нестерпимой. Ничего моего публицистическо-мировоззренческого, облекающего в слова то, что он испытывал в отношении мерзости 90-х — он, видимо, не читал вовсе. Я откровенничал, а, видимо, требовалась педагогически и осторожно выстраиваемая речь. И я не нашелся сказать ему о его поэзии и творческом мире должных слов — читал не много. Восхитило (и теперь восхищает) меня вот это:

Залечи мою боль, залечи.

Ровно в полночь и той же отравою.

Это белой горячки грачи

прилетели за русскою славою,

многим в левую вложат ключи,

а Модесту Саврасову — в правую. —

(а там ведь и вокруг очень хорошо) — и всё. (Ну, еще про «плевок», но лишь теперь открывается мне его поэзия как явление.)

Сейчас по Евроньюс: турецкая сборная приехала в Берлин играть с немецкой. Соотечественники устроили ей многотысячную восторженную встречу. Почти все места на матч скуплены тоже проживающими в Германии турками (их там 4 миллиона). «Так что бурная поддержка стадиона сборной Турции в Берлине обеспечена». Я бы посоветовал немцам в этот вечер вообще из дома не выходить.

Вечер.

Толстой шел против Церкви, казенной бюрократии, русских царей. Но против освободительного поля он не шел никогда. Это было бы простительно, если б он искренне не понимал, что это такое. Но ведь нет, понимал. И в частных записях пророчествовал не в бровь, а в глаз: «К власти придут болтуны адвокаты и пропившиеся помещики, а после них — Мараты и Робеспьеры». Поразительная точность: февраль-октябрь 1917-го. Но для публики — «Воскресенье» и «Не могу молчать».

12 октября , вторник.

Три дня — золото-молочных с лазурью, моих любимых. Выехали в субботу в полдень — через Посад и Углич… Утра в Рыбинске густо-туманные, потом — стеклянно-золотистые, по вечерам — с сизоватостью и розовизной. Выглядеть город стал (благодаря стараниям мэра Ласточкина) намного чище, восстанавливается часовня у Волги… Хорошие дни, осень 2010-го такой и останется.

Только вычищенный Ярославль огорчил: от моего любимого нижнего волжского променада, точнее, его поэзии, ничего не осталось, его расширили, отняв у Волги 10 метров; там теперь много холеного мещанского шику, а идти по нему не хочется.

Два дня с этой строфою Дениса Новикова:

А мы — Георгия Иванова,

а мы — за Бога и царя

из лакированного наново

пластмассового стопаря.

Как замечательно здесь отсутствие глаголов, словно автор захлебывается от своих же воспоминаний! Отлакировать — значит повторить : выпивохи так говорят нередко. Но превратить в данном случае глагол в эпитет — это здорово, это отлично. И какая славная естественность интонации с использованием устойчивого, но тут словно обновленного оборота.

Еще до бело-сине-красного,

еще в зачетных книжках «уд»,

еще до капитала частного.

— Не ври. Так долго не живут.

Настоящий поэт, настоящая жертва революции 90-х… Обворожительные строфы.

Разыскал ветхую, давно заброшенную телефонную книжку. А в ней телефон, даденный когда-то в «Знамени» Олей Ермолаевой: Денис Геннадьевич Новиков — 4598852. Звоню, не отвечает никто.

«Мы пьем за Георгия Иванова» — ладно, убираем глагол. Но когда убираем еще и предлог — получается чудесный захлёб.

Денис прикоснулся уже к самой тайне поэзии (ответ на расспросы в детстве «…кем ты / станешь, когда подрастешь?»):

Дымом обратным из неба Москвы,

снегом на Крымском мосту ,

влажным клубком табака и травы

стану, когда подрасту.

Такого не сочинишь, такое дается свыше: «…снегом на Крымском мосту».

11 октября , понедельник, 11 утра.

«Когда дряхлеющие силы» — обычно воспринимаются и цитируются как завет Тютчева старикам не роптать на новое и «мудро» принимать несомое в мир молодежью. «И старческой любви позорней / Сварливый старческий задор». Но еще позорней конформизм и угодливое заигрывание с новым за его новизну . Тогда как культурное противостояние молодежной субкультуре и всему связанному с ней антихристианскому дикарству — как раз и единственно достойно. Позорно молодиться , а не противостоять . И, кстати, забывают, по какому случаю написаны тютчевские стихи — он совершенно конкретен: поэт заступается перед Вяземским за… Каткова и Льва Толстого. Вяземский хоть и был Тютчеву другом, но скорее поколенческим, а не мировоззренческим, ведь Вяземский — «человек, который не любит Россию» (Пушкин). Так что позорен (и жалок) вовсе не «сварливый задор», а молодящийся и лакейский.

12 октября , 8 утра.

Сон: большие, подрагивающие с искрой кубы красно-смородинового желе (предназначенного якобы для гарнира к мясу).

Верный признак настоящей поэзии: каждый раз открываю я книжку Дениса Новикова с некоторым замиранием сердца — из-за возможности соприкоснуться там с дуновением нерукотворного (вроде «снега на Крымском мосту»). В самой простой строке, строфе вдруг может быть это заложено.

И — не ошибся: пусть и не вполне отчетливое, но сильное стихотворение о Нескучном саде и давней подруге с золотой коронкой во рту (невероятная тема).