Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2013)

Девятнадцатого августа литовская семья поехала с давними друзьями, супружеской парой Ревзиных, на их дачу в Переделкине. Утренние новости никто не смотрел и не слушал. Оказавшись на шоссе, все вытаращили глаза — навстречу, в город, шли танки. В воздухе уже года три как веяло неприятностями, но чтобы вот так, в открытую?! Даже Л. Ничюс, в силу возраста еще ничего не смысливший в политике, интуитивно почувствовал, что в этом внушительном действии — движении танков — нет ничего хорошего. Они посидели на даче пару часов (хотя на самом деле не посидели, а постояли и походили — от нервного напряжения никто сидеть не мог, мужчины постоянно курили на крыльце, женщины взволнованно кружили вокруг домика, а наш школьник вызвался перетаскать кем-то привезенные дрова от ворот к дому), от соседей узнали, что случилось, да и поехали обратно в Москву. Следующие три дня Ничюсы (на литовском их фамилия во множественном числе звучала как «Ничей», с ударением на «и» — какая ирония судьбы, неоднократно думал двадцать лет спустя герой нашей повести), как и все прочие, не отлипали от телевизоров, зорко наблюдая за сыном, который стремился выбежать на улицу. Жили они на Ходынке, в опасном соседстве с Белым домом. Исход путча Арвидас и Юргита восприняли однозначно — безоговорочная победа, поскольку независимость Литвы, объявленную полутора годами ранее, вскоре должна будет признать и Россия, а за ней и другие страны (как и случилось буквально несколько дней спустя). Первого же сентября Л. Ничюс подробно рассказал одноклассникам, почему это хорошо для Литвы. Кто-то, правда, наябедничал классной руководительнице, и она провела с героем нашей повести «беседу», но он привык к таким мерам и почти не обращал на них внимания. Да и сама учительница понимала, что конъюнктура изменилась, и отчитывала юного литовца вяло и формально. o:p/

Но не только пролитовскими эскападами он регулярно подтверждал свою неуместность. Лет в одиннадцать он увлекся самой некрасивой девочкой класса, Наташей Сборщиковой, с которой никто из мальчиков никогда не дружил. Увлекся искренне и совершенно не наперекор каким-либо житейским обстоятельствам — просто она ему понравилась. Она инертно принимала его ухаживания и даже согласилась сесть с ним за одну парту, для чего им обоим пришлось покинуть своих прежних соседей, благо детей в классе училось не очень много и столов хватало. Случившееся обернулось едва ли не скандалом: мальчик и девочка добровольно решают сесть вместе! Что им довелось пережить — не описать. Зубоскалили все, включая некоторых учителей, и самое подлое, что все это делали как бы шутя, не зло. Но постоянно. Л. Ничюс был несгибаем и призывал к этому же Наташу. Сама она мнений не высказывала. Впрочем, их дружба ничем не кончилась. Она послушно сидела рядом с ним, не возражала, когда он провожал ее до дома, улыбалась, когда он ей на уроках писал записки «ты красивая». Но влюбленный Л. Ничюс и сам понимал, что именно он — движущая сила их романа. Разумеется, они не целовались и даже за руки ни разу не держались. Самое страстное (и одновременно странное), что случилось меж ними, — один-единственный раз произошедший исступленный контакт ногами, когда они случайно соприкоснулись коленями под партой и затем еще минуту отчаянно терлись друг о друга, как будто играя ими, коленями, в царя горы, но при этом, оказываясь царем, уступали свою позицию сопернику. o:p/

А потом настал тот ужасный день, когда в течение суток одно за другим случились четыре неприятных события. Все началось с утра. За завтраком Л. Ничюс сказал маме (разумеется, по-литовски), которая все знала об отношениях сына с девочкой: «А если я женюсь на Наташе, она будет первая женщина в нашей семье с русским именем». Юргита, не отрываясь от своих дел, пренебрежительно и безэмоционально заметила: «Ты не женишься на Наташе». Л. Ничюс смолчал (он вообще не перечил родителям), поник головой и духом. Как назло именно на это утро он возлагал особые надежды. В его кармане лежала открытка с какими-то голубыми цветами, на которой он старательно вычертил красивыми буквами: «As tave myliu» [4] . Предполагалось, что Наташа спросит, на каком это написано, Л. Ничюс переведет, разукрасит свое признание другими выражениями и тут же прочитает краткую лекцию о красоте литовского языка. Но вышло иначе. Он поднес Наташе открытку, она прочитала непонятные слова, засмеялась, спросила: «Что за ерунду ты мне даешь?» — и сунула ему обратно в руки злосчастную картонку. Л. Ничюс почти отчаялся и решился на безумный поступок. Проводив, как обычно, Наташу до подъезда (в ее квартире ему так никогда побывать и не довелось), он вместо обычного прощания сдавленным голосом произнес: «Я люблю тебя». Она, безучастно глядя в мутную лужу, ответила: «Ну, пока». А на следующее утро выяснилось, что родители перевели ее в соседний класс. Как он потом узнал, не было никакого принуждения со стороны взрослых, Наташа сама попросила об этом. Его день рождения, наставший еще через двадцать четыре часа, запомнился подступающими слезами и неспособностью улыбаться против воли. o:p/

o:p /o:p

...Вторую машину пришлось ждать около часа, но зато в ней он проехал километров сто, аж до Беер-Шевы. Если первый водитель ограничился только приветствием и прощанием (за десять минут езды даже при желании особо не поговоришь), то этот, немолодой хасид, просто заболтал все уши. Он ехал из Акко, и дорога ему безумно надоела. Хасид крайне редко одолевал такие расстояния, о чем в мельчайших подробностях рассказал своему пассажиру. «Ну а ты куда направляешься?» — спросил хасид, когда они миновали указатель «Кирьят-Гат», то есть проехали половину пути. Л. Ничюс, ни словом не желая выдать свои намерения, мрачно проскрипел: «В Димону» (хотя ехал он в другую сторону). «А что там?» — оживленно спросил хасид, явно намереваясь рассказать о своих родственниках в Димоне. «Моя любовница», — подмигнул герой нашей повести. Хасид сердито и осуждающе замолчал, а неделикатный Л. Ничюс усугубил: «Ей около пятидесяти, и она очень хороша». Остаток пути проделали в тишине. Перед выходом из машины он пробормотал благодарность и добавил: «Извини, я пошутил. Вышло по-идиотски, да. Просто мне не хотелось говорить о том, куда еду. Никакой любовницы у меня нет». Хасид тяжело посмотрел на него, но все же произнес: «А-Шем Иварех отха» — традиционное иудейское благословение. Простил, значит. На том и расстались. В третьей машине сидела немолодая супружеская пара (женщина за рулем). Как только он наклонился к открывшемуся окну, женщина закричала на иврите: «До Мицпе-Рамона, мы только туда, дальше не поедем, хочешь?». Л. Ничюс кивнул и еще девяносто километров слушал их разговоры — уже на русском! — то об одном, то о другом. Минуты через три он зачем-то встрял с предупреждением, что прекрасно понимает, о чем они говорят (чтобы они не ляпнули при постороннем чего лишнего), но в ответ с передних сидений на него уставились две пары недоумевающих глаз, а через секунду их споры продолжились. Препирались обо всем на свете, от непонятных стуков в машине до банка, в котором надо взять кредит на покупку квартиры для дочери. Разумеется, по каждому вопросу у них было суммарно не менее, а то и более двух мнений. «Ты ничего не понимаешь, ребенок почти студент, а ты жмешься, ссуду не хочешь брать...» o:p/