Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2013)

o:p /o:p

...Когда пришло время получать высшее образование, герой нашей повести почти ничего от этой жизни не хотел — нормальное состояние для болезненно эмоционального молодого человека. Л. Ничюс незадолго до выпускных школьных экзаменов в очередной раз безрезультатно влюбился и к июлю только и желал, чтобы все — и любовь, и абитуриентская страда — поскорее закончилось. Попытки родителей заинтересовать его хоть чем-либо регулярно терпели неудачу. В результате Арвидас поступил просто: в течение пары недель он каждый день скупал все общественно-политические газеты, просматривал их, вырезал нужные статьи и складывал их в отдельную папку. Когда заметок накопилось около десятка, он позвал сына и вручил ему это небольшое досье. «Что это?» — задал Л. Ничюс резонный вопрос. «Увидишь». o:p/

Оказалось, отец собирал материалы об армии. Текущие заметки о том, что сейчас там происходит. В самой армии и в горячих точках. Арвидас никаких фраз не подчеркивал и своих комментариев на полях не оставлял. Все выводы Л. Ничюс, идеально здоровый, должен был сделать сам. И он сделал. Но при этом он совершил такой лихой финт, которому впоследствии завидовали все знакомые. Он мало того, что поступил в МГИМО на факультет международных отношений, так еще и ухитрился войти в число шестерых первопроходцев группы литовского языка, ранее не существовавшей. Разумеется, поступление в любую другую группу обернулось бы для Л. Ничюса провалом. Но ему повезло. o:p/

Никому на свете он не говорил, как ему стыдно там учиться. Будучи по природе человеком чрезвычайно справедливым, он понимал, что, решив проблему высшего образования таким способом, совершил подлость. Не в чей-либо адрес, а просто — общечеловеческую подлость. Он пошел по пути — и это не пустые слова — наименьшего сопротивления. Разве так можно? Впрочем, учиться ему нравилось, да и однокашники относились к нему нормально. Конечно, они понимали, что Л. Ничюс сильно схалтурил, но зато он все пять лет служил ходячим словарем и справочником — основной-то предмет, литовский, он знал едва ли не лучше преподавателя, немолодой дамы литовского происхождения по имени Ольга Павловна (на самом деле преподавательницу звали Оле, а ее отца — Повилас). Она была единственной литовкой на факультете. o:p/

Учеба в МГИМО решила ряд прежних проблем. Все и думать не хотели, как его зовут, на каком языке он говорит с родителями (а учитывая специфику обучения, это даже виделось преимуществом), а также с кем он встречается. И поначалу казалось, что все, он сумел интегрироваться в общество и найти себя. Но новая беда пришла с неожиданной стороны — начали ухудшаться официальные отношения между двумя странами, Литвой и Россией. Сперва все, включая Л. Ничюса, лишь посмеивались, слыша о каких-то там претензиях, намерениях и громких терминах, включая пугающее слово «оккупация», используемых политиками. Потом смеха стало меньше. В российской периодике об этой проблеме писали мало, но студенты литовской группы регулярно читали вильнюсские газеты (их приносила Ольга Павловна), и прочитанное навевало тоску. Все было бы не так страшно, кабы не национальность героя нашей повести. В самом деле, разве можно всерьез усомниться, что Оля Тихонова и Маша Померанская (его одногруппницы) придерживаются пророссийской позиции? А вот что думать про Л. Ничюса, неясно. Кто он — свой или чужой? Наш или ихний? Не пятая ли он колонна? Не казачок ли он? Конечно, эти разговоры особого значения не имели (тем более, что настолько в лоб ему никто ничего не заявлял, да и в целом на эту тему студенты чаще шутили, чем говорили всерьез), но то же самое начиналось и в Литве, когда он приезжал в гости к родственникам. Подозрения в адрес несчастного студента формулировались почти что идентично, только направление у них было другое: не предает ли он интересы предков? Не забывает ли он свою родину — настоящую родину? o:p/

И там и там Л. Ничюс вел себя, казалось бы, преглупым образом: он отмалчивался. Никому ничего не говорил. Либо смущенно улыбался, либо мямлил что-то наподобие «давайте жить дружно», что не прибавляло ему убедительности. А правда заключалась в том, что он по своей инициативе вообще об этом не думал. Плевал он на все это. Л. Ничюс понимал, что политики тут больше, чем нравственности, а демагогии отведена роль едва ли не религиозная. Также он ясно видел, что дело вряд ли кончится чем-то конструктивным, а на отношениях между простыми людьми, жителями двух стран, это если и отразится, то несильно. Характерный пример — его дедушки-бабушки. Конечно, те ворчали и подозрительно косились на него во время околополитических бесед, но все равно любили его очень крепко, кормили и всячески баловали, а когда он уезжал — пускали искреннюю слезу и потом едва ли не еженедельно спрашивали по телефону, когда же он наконец опять приедет. Вот и было ему все равно, кто в итоге возьмет верх. С одних не убудет победить, другие не умрут, если проиграют. Но излагать свою позицию Л. Ничюс не считал возможным — ему бы не поверили. o:p/

То, что из него, как и из прочих студентов факультета международных отношений, будут готовить дипломата, преподаватели заявили сразу, но дошло это до него лишь курсу к четвертому, когда слово «работа» внезапно перестало быть абстрактным понятием и вполне различимо замелькало на горизонте. И когда Л. Ничюс задумался, какая же доля ему выпадет, стало очевидно: дипломатическая. Более конкретно он сам понять не мог. «Отработаем пару лет в МИДе, а потом назначат нас атташе куда-нибудь в посольство России в Белизе», — так ему ответили одногруппницы о перспективах дипработы. «А зачем мы учим литовский?» — удивился герой нашей повести. «Ну, значит, отправят нас переводчиками в посольство Литвы в Белизе». Но поверить в такое даже наивный Л. Ничюс не мог. Не мог он также представить, что первой же осенью после защиты диплома будет действительно зван на работу в литовское посольство, но в Москве. Не мог — но пришлось. Хорошие переводчики, тем более полиглоты, всегда нужны. o:p/

Когда же Л. Ничюс понял, что для получения должности, пусть и мелкой, он вновь ничего особо не сделал, просто научился вовремя переходить с языка на язык, накатила настоящая депрессия. Выходило так, что все, чего он достиг — получил диплом, устроился на службу, — случилось благодаря родителям. Они просто-напросто держались корней, не забывали родной язык и приучили к тому же сына. Они поступили правильно и достойно. А Л. Ничюс? Велико ли достижение — плыть таким образом по течению? Терзался он так сильно, что однажды поделился сомнениями с родителями, что делал отнюдь не всегда. Мама, традиционно чуть более резкая и порывистая, чем отец, сказала без обиняков: «Увольняйся, ищи новую работу». Арвидас же не спешил. Он предложил сыну посидеть на кухне за вечерне-ночным чаем. Л. Ничюса он понимал — но не эмпирически, а просто сумел поставить себя на его место. Разговор получился долгим и полезным — отец и сын многое узнали друг о друге. Арвидас вспоминал себя двадцатидвухлетней давности. Наш полиглот впервые подробно рассказал о неисчислимых неловких ситуациях, в которые он попадал из-за своей национальности. Они смеялись и подшучивали друг над другом. В итоге отец произнес следующее: «У тебя не самая типичная история. Так было и так будет дальше. Тебе надо смириться с тем, что не все твои действия будут нравиться в первую очередь тебе самому. Нельзя всегда быть эталоном, нельзя всегда быть собою довольным. Иногда надо принимать свою неправоту или нетипичность. Но и отступать нельзя. Я не хочу, чтобы ты увольнялся сейчас. Ведь причины-то нет». Это помогло. o:p/