Андрей Дитцель - Кентавр vs. Сатир

Мустанг — человек, но похож на приземистую лошадку: чёрные живые глаза, какая-то восточная угловатость, короткий ежик волос. То, что среди них пробивается ранняя седина, только подчёркивает сходство. Вообще-то сначала не было никаких глаз. Мне кто-то анонимно писал, а на просьбу представиться отправил безголовую фотографию. Ситуация типичная, особенно в сетевом общении, и не заслуживала бы рассказа… Но что-то зацепило, мы продолжали переписку. Встреч была всего пара. Между нами оказались не только разные города. В последний раз я вытащил Мустанга в узкий кружок друзей. Выпивка и развиртуализация шли по плану. Он много шутил, вещал о том и о сём, флиртовал со всеми подряд. Передо мной был поэт и, значит, — товарищ мой.

Мы расходились и разъезжались, я шёл с ним к метро — и тут его переклинило. Вот ведь «педерастическая клика», он мог оказаться узнанным, он «не готов к этому». Я подставил его под удар: работа, ученицы и т. д. Ещё через час пришло многословное смс. Если я верно уяснил смысл, мы больше не можем видеться. Он — другой человек. Не как я и мои друзья.

…За двое суток до этого мы гуляли с «другим» человеком по ночному городу. Он прикасался к моей руке и задавал тысячу разных вопросов. Мне кажется, я простодушно рассказывал всё — от детских историй до интересных фактов, вроде того, что по четвергам в 12 часов гамбургские студенты собираются на первом этаже подрочить в кружке. Поцелуй — и холодные руки, нетерпеливо пробирающиеся под одежду. Мы стояли где-то у воды, защищённые от прохожих темнотой и деревьями. Не давая сопротивляться, он полез расстёгивать мою рубашку.

Секс в постели оказался лучше уличного. Мустанг был сильным и нежным. Только только активом , — видимо, в угоду народному убеждению, что эта роль бросает на личность не такую позорную тень. (Кстати, ещё один человек из литературно-театральной тусовки однажды выдал: «Я не гомосексуалист, потому что никогда не брал хуй в рот». NB! В жопу при этом давал.) Вообще, странная смесь: высокая философия, отягощённая дворовыми предрассудками. «Либеральная глобализация» и «западло», «вхожу я в тёмные храмы» и «девочка моя синеглазая».

По-своему он человек сильный, каким и считают его окружающие. Но мне жалко его. Я знаю, что он много лет любил своего Лучшего Друга — нормального такого пацана — и иногда, среди рабочей недели, разводил на секс. Что-то мне, кстати, подсказывает: Мустанг был с ним не только активом. Это были счастливые часы. А выходные Лучший Друг всегда проводил со своей женщиной, и поэтому Мустанг не любит выходные дни.

Однажды Лучший Друг по пьяни обзвонил всех остальных общих друзей и даже родителей Мустанга и сказал, что тот пидар и пристаёт к нему.

Мустанг сперва решил, что всё кончено, и даже жизнь кончена. Но одумался и завел себе девушку — даже красивее, чем у Бывшего Лучшего. Всем доказал, и все забыли. Стали считать Мустанга нормальным пацаном. Если кто-то сплетничал ( кто знает этого ебанутого… ), в ход шли угрозы — устрою тебе персональный ад , — иногда кулаки.

Девушка бросила университет и переехала из-за него в другой город. Хорошая девушка. Но однажды ночью он ей всё-таки рассказал — не мог больше держать в себе. Теперь и девушка считает, что её жизнь кончена. Но, наверное, тоже передумает и не будет делать глупостей.

Как видите, никто, кроме меня, не делает глупостей. А если и делает, то и развиртуализацию, и coming out можно отменить волевым решением. Да здравствуют счастливые гетеросексуальные семьи.

Новосибирцы десяти-пятнадцатилетней давности представляются уже немного мифическим народом. Дело, наверное, не столько в быте и нравах, сколько в мелочах вроде немыслимого теперь отсутствия мобильной связи. Или что маршрутки давно стали массовым видом транспорта и перестали восприниматься как нечто, доступное не всякому… А тогда было именно так.

Мои сверстники, друзья и коллеги, разъехались из родного города за рубеж и в обе русские столицы позже, после миллениума.

Вот ещё один черновик, немного банальный и некорректный, зато из смежного горизонта общения. Уточняя временные рамки — пока я писал диплом, проходил стажировки в пресс-службах и запутывался в своих отношениях с Леной.

Элла часто и с вызовом произносит по слогам: «Не-на-ви-жу свою мать». Но никто не принимает этого всерьёз. К девушке по имени Элла Кузина вообще сложно относиться всерьёз. Тем более зная, что, кроме мамы, у неё никого нет, что в семье всем делятся, кое-как сводят концы с концами, регулярно принимая при этом гостей, филологических юношей и барышень. Ну а в испорченности студенток педа убеждены абсолютно все родители. Мама Эллы с её зубовным скрежетом по поводу очередного увлечения дочери — не исключение. В конечном счёте — скрежет и ворчание, а не скандал с валерьянкой-корвалолом, как года три назад, когда застала несовершеннолетнюю дочь с пацаном из соседнего подъезда. «Мама, это было моё осознанное решение — именно с Максиком начать половую жизнь!»

Сейчас Элла парит в облаках, причём в облаках пара, поднося зажигалку к свече на краю ванны, случайно затушенной брызгами и пеной; не одна, а с мужчиной неопределенного возраста, хотя, судя по растительности на лице, — из младшего преподавательского состава. Мамы нет дома. Мужчина, назовем его Игорем, смеется, хотя ему тесновато и в спину упирается неудобный выступ ванны.

Элла и Игорь стоят у окна. Играет кассета с Вивальди или Бахом или, возможно, просто сборник «Шедевры классики» — наверняка единственный на целую девятиэтажку в этом районе. Затулинка — заводская, спальная окраина с разбитым асфальтом, собаками, гопниками, бронированными киосками. Из окон Кузиных виден кусок лесополосы и кукурузное поле. В институт с двумя пересадками на автобусах или на автобусе-метро-автобусе добираться часа полтора. Конечно, у Эллы есть своеобразная гордость перед теми однокурсниками, которые окончили элитные школы в центре и не пользуются муниципальным транспортом. И в особенности перед теми, у кого «читали Сартра» родители. Игорь именно из такой семьи и осведомлён о причудливой ненависти Эллы к мамам, как к пролетарским, так и к академическим. Он кое-что знает об оппозиции белой и чёрной кости, благородного и простого.

Вечером Элла приглашена на день рождения к подруге, которая может себе позволить не только маршрутку, но и такси. Учится в вузе центральнее и престижнее, живет в Академгородке (хотя в Нижней , а не Верхней зоне). Достаточно геополитических оснований быть к ней по-человечески настороженной. Однако подруга — имя её, в общем-то, и не важно, скажем, Даша — подрабатывает на радио, в молодежной газете и даже где-то ещё… Элла уважает деятельных людей. Помимо этого, Даша напечатала в литературном альманахе «Любви нехоженые тропы» глубокие и декадентские стихи.