Валерий Пудов - Приключения Трупа

— Я, — сказал растерзанный, — спал и во сне разрешения на отсечение не давал. Нога — моя, и мне дорога. И не прыщами, а так — как память!

И стал своего счастливого преемника шантажировать, как лживого изменника, будто шустро вырывал естество из-под передника у жирного наследника.

Возникал невзначай на его пути и угрожал:

— Отдай, гад, назад или плати стократ!

Отыскал и товарищей по несчастью — каждый из друзей мечтал о встрече со своей бывшей частью.

Разогнал маловажный скандал до скандалища.

Собирал измученных людей на крыше и изрекал отважные речи о человечьих увечьях, полученных без ристалища.

Выползал на дорогу, а впереди выставлял треногу с плакатом: «Найди ногу!». И добавлял — матом.

К живым товарищам пристали, как к молодым старшие, и мертвые, но не повернутые с кладбища, а загулявшие по людским пастбищам и за трудозатраты не получавшие платы.

Протестовали трупы не сами, а устами группы живых — за них выступали близкие: изобличали, как бросали взрывчатку, нехватку прав и морали, нрав измены и низкие цены.

Новаторам от гнили ораторы предлагали:

— Коли покойники зажили на воле во второй раз и работают без гримас по субботам, то заслужили как работники двойной приказ: и на оклад, и на пенсию. И отдай взад пай за плоть, хоть тресни!

А напоследок грубо отшивали, как вонь с соседок-голубок сдували:

— И не тронь на них ни куска, ни волоса! Они — орава без родни, но не потрава для живых! Не засупонь их за ржавый грош, пока не вернешь право голоса! За разрушения тела без разрешения хозяина наказание — приспело! Без слова от мертвеца — никакого продавца!

Была там и семья оскопленного, сама не своя.

Ревела, что приняла срам, от драм и зла сошла с ума и ждала законного конца дела отца.

Глухо берегла слово, но не соблюла грустную утайку и довела до людского слуха гнусную байку.

Отрезали у покойного лезвием ерунду, кусок у ног, и передали за недостойную мзду плаксивой крале.

А окрыленная девица, склонная резвиться, всадила, мокрица, шило в чашу, хлопотливо заварила кашу, без седла понесла, без любви родила и сходу захотела от папаши без тела к приплоду наследства на счастливое детство: отец, значит, не живи, а внебрачный юнец — урви!

У загса плакса потекла кляксой, вошла и с угла, под тряску, предала огласке оскопленные ласки и изобрела неровную сказку про неразделенную любовную пляску: то, мол, сам, пьян без вина, а мед по усам, не шел на близость — то она, как скала, океан с высот сочла за низость. Не нашел, сердечный, сил на измену, зато в вечном сне переступил стену: сохранил своей жене на лице паклю, а ей — на конце каплю! И вот — не живет, а у бабы — приплод: дает, родной, счастье хотя бы одной частью!

— Муж — свинья, трухлявый скот! — изрекла семья боль, соль и мораль рассказа. — А вертлявая, как юла, зараза куш гребет: развела скотство и в доказательство отцовства приплела, шваль, лабораторию!

Народ оценил обстоятельства и подхватил посыл, как ораторию:

— Её бы, загрёбу, мать, за злобу отборную — в даль услать просторную!

И объявил предательством и наветом эту историю.

Разоблачили и другие головоломные случаи — и не лучше, чем такие совсем глухие были.

Ущемленные вопили, как больные, а остальные в лупу изучили примеры, осудили аферы и повалили с протестом к Трупу-молодцу, известному дельцу.

Заголосили в истоме у порога, как выпь на приёме у бога:

— Выдь! Выдь! Выдь!

Словно поголовно просили от чумы освободить.

Но его представители из живых поспешили от них отскочить:

— Мы ничего не похитили! Подобрали из гнусного мусора. Едва ли недостойно — пути подмести.

— А спросить у покойных разрешения?

— У дерьма нет ума. Смешно.

— А платить за отсечение?

— У дерьма нет монет. Не заведено.

— Оскорбление! И не одно!

— Дерьмо не мстит — без обид оно.

Поговорили о гнили злобно, словно пробу сил производили или из-за угла в оба ствола палили.

Судили-рядили и добром, и с узлом из колец, и с колом, и наконец наступил перелом.

Гневливая толпа красиво, как крупа к супу, сыпанула к Трупу в гости и после разгула зла снесла его контору, как до пупа отсекла вору кости.

Самого дельца-мертвеца схватили в груде тел и объявили о чуде: герой опять помолодел, пересмотрел свой настрой и будет выступать как глава ристалища — без эмоций бороться за права товарищей.

Торговая карьера офицера, выходило, пронеслась, как бестолковая стрельба со спины крокодила в пасть.

Но так, от атак без войны, началась борьба за власть.

В тот же загадочный погожий день умер кандидат в депутаты — плутократ, консерватор и карточный шулер: сгнил от бацилл, как корявый дуб или от того дуба негожий пень — грубый разврат довершил мигрень.

Бравый труд с ухваткой лесоруба заступил на его место.

В краткий срок восходил, как кусок теста.

Сначала отряд поддержки не мешкая приступил к подготовке материала для баллотировки.

На каждом углу артистки собирали для выдвижения списки.

Важно перечисляли достижения кандидата и доблести, старательно и непредвзято воздавали ему хвалу, отдавали дань уму, опровергали подлости, читали морали несознательным, но соблюдали грань и призывали, чтобы ради такой особы не глядя кончали с клеветой и отвергали дрянь.

Умножали затраты и со сноровкой издавали плакаты и листовки.

Что ни час сажали героя масс на плечи и строем провожали на выгодные предвыборные встречи.

Изображали волшебство угодного люду гения и голосисто обещали чудо за его всенародное, без свиста, одобрение.

Дабы не будоражить слабых и отсталых элементов и шалых вражьих агентов, кратко излагали биографию претендента.

Без лести намекали на медали и схватку с мафией, но не подбивали к мести зуб за зуб и не смущали кровью и пожарами, сельскими и городскими, да и карами не угрожали ни армейским, ни — какими другими.

О здоровье своего дорогого не сообщали ничего плохого, а слово «Труп» писали как имя.

Наконец передали в эфире драму о командире: обрисовали свет идеала в мире, портрет, мастерство и породу.

Потом доверенное лицо размеренно прочитало за него программу — письмецо от самого к народу.

Программа героя означала начало перестроя.

Она срывала одежды надежды с невежды и ханжи, опьяняла без вина и не содержала ни грамма лжи — не обещала ни довести до бунтов, ни привезти продуктов — и состояла из шести пунктов:

— Оживление — отчизне.

— Отрупление — жизни.

— На потраву — ни волоса без права голоса.

— Работу, отдых и кров — для свободных мертвецов.