Валерий Пудов - Приключения Трупа

Натужные усердия и глупые труды по производству не нужной трупам руды, энергии и еды сократили как вящее злое уродство, доводящее кое-кого до корчей, беды и угрожающей порчи окружающей среды.

При наличии охоты, выраженной в завещаниях, усопшие производили работы, но не общие, а приличные: руководили на совещаниях, следили за увещаниями, вершили под писямии описями, служили организаторами при парадах и операторами при автоматах, сторожили на складах и в лавках, входили в штаты при неявках персонала и копили зарплаты для капитала.

На случаи пополнения отряда мертвых от бедствий, аварий и происшествий при пожаре, на заводах и в бригадах отводили лучшие охранные помещения -и не в проходах, а в цехах и при домах культуры: с опрятными плакатами в стихах и комфортом для сохранения бездыханной фигуры.

Для перемены мест неживых открыли паркиотменных машин. Внедрили и многократный бесплатный проезд по контрамарке. С поклонами снабдили их и талонами на бензин.

Столовыеи рестораны дляестественных отправленийи потех неумершихотменили, но пригласили всех в новые — для торжественны хпоминовений в тризне рано отошедшихот жизни. Пищуи воду,что они не приобщили к расходу, впраздничные дни дарили нищему, нопорядочному, а не упадочному народу.

Зрелищаи прелести прекратили, чтобы все ходили озадаченные и не забылив изящнойкрасе об утраченных, которых крутили на колесе, дабы нетлеющиев оба глазели на достойны х:слабых, но радеющихо деле покойных.

Упразднили и стадион: газон скосили, а скамьи для пробы пустили на изготовку рекордного черного гроба с особой окантовкой. Футбол заменили на кулачные бои и стрельбища, чтобы били не в гол, а в челюсти, и подстрелили ненароком тех, кто по срокам не утех заслужили, а ворон, полыньи или похорон.

Зато повсюду открыли музеи и следили, чтобы сорванцыпосетили не трущобы, а дворцы, а ротозеи не спешилив сквер или к зазнобам на шуры- муры, нополучили в пример образцы подобающейпосуды и умирающей культуры.

Золото, серебро и драгоценности сохранили в неизменности, но по решению бюро изъяли у живых на медали и украшения для остальных. Крупное добро было расколото совокупно зубилом и молотоми по частицам и брошам ввернуто в петлицы усопшим и павшимлицам, пожелавшим сохраниться на виду в трупном ряду.

Грандиозный успех без нервозных помех всех важных начинаний правителяговорил об исполнении обещаний для каждого нежителя.Пыл отважногодарителя превосходил доброту и вселил в суету ветрил рвение сил и терпение могил.

Из пастбища сотворил кладбище и твердой мертвой рукой насадил на живой перегной гордый покой!

Поверить в такой поворот невозможно, как без потери измерить провода в никуда, но не секрет, что вера всегда непреложно, как мера за весом, идет за интересом, и не беда, что несёт бред, а отрада, что не ползёт задом наперед.

Верное обстоятельство, наоборот, умрёт, как старьё, без причины, а необъятная мертвечина оживёт и наберёт размах и без личины: её доказательство — крах и руины.

Выходило, что пора было признаться: трупное правление — не шило в рыло, нора и могила, а крупное достижение цивилизации. Оно не угодило тощему интересу,но послужило кормиломобщему прогрессу. А заодно и породило полезные для любезной кончины почины.

Главное, уравнялись в правах мертвое и живое.

Зависть и страх отменялись, а славное, гордое и твердое умножались вдвое.

Жить теперь не соглашались так, словно прыть — зверь без края и никогда не умирает, а смерть привечали любовно и без печали, словно беда — не враг, а родная твердь или пустяк.

Покойники перестали слыть национальным меньшинством и попадали в хроники своим изначальным естеством и непростым для жильцов мастерством мертвецов. Захваченныекончиной обыватели не утрачивали причины для занятия карьерой, но наутро шустро затевали вторую — и удачнее первой. Получали втихую и посты повыше, и оклады не меньше, и наградные листы без фальши, и выходные наряды — новейшие, и не канаву им давали с глухим пустырем, а дом с крышей, и славу воздавали всем блестящую, как брызги, и женщины ласкали их, как дорогих, и чаще, чем раньше, при жизни.

На задворках всласть неслась поговорка:

— Умрешь, как вошь, за грош инспектором, а без дыхания попадешь в директорыи найдешь состояние!

Жильцу, признавали, безответная страсть — тюрьма, а мертвецу — несметная власть ума: нанесешь себе от обид удар — и дорогая сама, рыдая, как метель, прибежит к тебе в постель с розой в дар и — прекратит свое невнимание,снимая пеньюар и выполняя твое завещание под угрозой кар.

Предсмертное завещание — не вздохи под плавныйаккомпанемент молчания, но главный документ эпохи трупного правления :закон для усердного и неотступного ,без препон, воплощения.

Его применение предвидено, как в лупу, у самого Трупа на диараме- в предвыборной программе.

Особый декрет пролил свет чернил на эксперимент:

«Чтобы живые не желали невозможного и соблюдали тишь непреложного, подлежат официальному исполнению лишь роковые прощальные волеизъявления».

Резу льтат декрета поражал умы, убивалнаповал недостойных и, как после зимы лето, согревал кости покойных.

Недовольные собой и судьбой рассуждали:

— Не возьмешь тут живьем — ну и что ж, дадут потом!

И умирали без печали — и получали о чем мечтали.

Однако принимали зако н двояко: нашлись и непокорные, которыеутверждали, что он — крут и что «ни в жисть»не пойдут на поклон к «дошлым дохлым кривлякам».

И спорили окольно и непристойно:

— За что тем, несвежим собакам, почет? Не много ли воли у покойных над беспокойными? И зачем же напряжение мозгов, коли конец неизбежен у жильцов, а любой мертвец, что блюдет покой, превзойдет по достижениям тех, кто идет вперед и кует успех рукой?

На это представители власти возражали:

— Жители света — части строя, а покой — строй. Едва ли живое перешагнёт род и гнёт невзгод. А полёт кончины — далее любой вершины. Оттого-то люди — болото и не судьи, а смерть — круговерть гор и приговор!

Казалось, что — убедительно.

И подтверждалось — практикой.

Но непокорным представлялось спорным и — тактикой.

А у повелителя открывалась поразительная вялость, и волнение населения — распалялось.

И так, из атак на завещание, разгоралось неподчинение и разрасталось — восстание.

Правление мертвеца зрело томительно, как возбуждение скопца, но пролетело стремительно, как оскопление жеребца.

О времени его говорили несмело или ничего: одни оценили трупные дни в год, другие усмотрели — смутные недели, а третьи, злые, вопили, что переворот угас за час всего и меньше того.