Каори Экуни - Божественная лодка

Если бы кто-то видел, с каким выражением глаз Он мне это говорил, то сразу бы поверил! В это нельзя не поверить. Даже если Его обещанию не суждено сбыться, я никогда в жизни не усомнюсь в Нём.

Сегодня всю ночь мама ужасно кашляла. Она, похоже, совсем не спала и, когда я проснулась, уже встала и пила кофе. Температуры у неё нет, но, наверное, болят мышцы живота от перенапряжения, ведь кашель был очень сильный.

— Я и «мышцы живота»! Как тебе такое в голову пришло! — сказала мама как-то без настроения.

Сегодня на завтрак даже яблоко было!

— Просто рано проснулась, вот и собрала на стол. — Мама почистила мне яблоко. Она вырезала из него зайчика, очень красиво!

— Тебе страшно, когда ты приходишь в новую школу? — спросила меня Рикако. Она сидела на качелях, и из-за железной ручки, за которую обычно держатся, были видны её трусы. Сегодня на ней была синяя юбка.

— Да не особенно, — ответила я.

Я сказала неправду. Когда я иду в новую школу, я просто дрожу от страха и волнения, как дурочка. Я никак не могу уснуть накануне вечером; утром, когда проснусь, ничего не лезет в рот. А в школе всё: и двор перед школой, и стеллажи под обувь на входе, и коридор, и учительская — ну просто всё вызывает неприязнь, у меня возникает чувство, что я никогда и ни за что не смогу привыкнуть к новой школе. Больше всего меня раздражают плакаты, развешанные по стенам: «Мойте руки с мылом!», «Не бегайте в коридоре!» и всё в этом роде. Когда я прохожу мимо них, я чувствую себя абсолютно чужой, «новенькой».

— Надо же… — протянула в ответ Рикако и посмотрела в сторону.

Перед тем как идти в новую школу, я сама себя настраиваю. Говорю себе, что вовсе необязательно привыкать к новому классу, необязательно заводить друзей… пока я сама себе повторяю эти мысли, я начинаю верить в их правоту, и на душе становится спокойно. Становится нестрашно идти хоть в какую новую школу.

На заднем дворе много тени. Особенно в углу здания школы — там постоянная тень. Там всегда влажный воздух и приятная прохлада. Там растёт трава и мох. За пять минут до начала урока раздаётся звонок, все возвращаются в класс. Когда все уходят, я остаюсь одна — постоять в тени. Я прислоняюсь спиной к стене здания и закрываю глаза. Я чувствую холодную землю и глубоко вдыхаю запах белой шершавой стены. Это длится всего пару секунд. Потом я бегом несусь в класс, чтобы не опоздать к началу урока.

— Мама, почему мы всё время куда-то переезжаем? — однажды я спросила маму.

Помню, это было как раз тогда, когда мы переезжали из Сока. Конечно, я хотела знать почему, ведь это был шестой переезд за мою жизнь, а мне было всего шесть лет. Я не помню только первые два переезда, потому что была совсем маленькая.

— Тебе не нравится переезжать? — Мама сидела за пианино, держа в правой руке карандаш, а в левой сигарету. Не выпуская их из рук, она посадила меня к себе на колени.

— Тебе понравился этот город?

Я молчала. Я и сама не знала, что именно меня раздражает — или как бы мне хотелось, чтобы было.

Я опять задала тот же самый вопрос:

— Почему? Почему мы всё время должны переезжать?

И мама, несколько раз прикоснувшись губами к моим волосам, ответила:

— Потому что мы с тобой сели в божественную лодку и должны плыть.

— В божественную лодку? — переспросила я, но она больше мне ничего не объясняла.

— Да, в божественную лодку.

Она спустила меня с коленей, и наш разговор на эту тему был закончен.

В первый понедельник декабря мы с мамой отмечали папин день рождения. Мама никогда не пьёт вино, но только в этот день, каждый год, она выпивает бокал красного вина. Я тоже немного отпиваю. Потом она играет на пианино, и мы вместе поём «Хеппи бёздэй».

Мы отмечаем четыре дня рождения в году: мамин, мой, папин и Момои. Учитель Момои — это бывший мамин муж. Он был преподавателем музыки в университете, у него было спокойное и доброе лицо, и он великолепно играл Баха. Так говорит о нём мама. Когда я только родилась, первые шесть месяцев, пока мы не начали эти переезды, он был мне вместо отца.

Потом мы с мамой фотографируемся.

— Иди сюда, сфотографируемся, — говорит мама, и я встаю так, как она просит. Она сидит, а я становлюсь перед ней. Мы замираем, прижавшись друг к другу, и смотрим в объектив камеры, поставленной на автомат. С особым звуком начинает мигать лампочка, потом «чик» — и в тот же миг вспышка. На фотографии будут наши улыбки.

Мама обязательно фотографирует меня на каждый папин день рождения. Говорит, что когда-нибудь покажет ему эти фотографии. На них я, становящаяся всё взрослее, и мама, которая совсем не стареет… Разумеется, это она сама про себя говорит.

Я думаю о папе. Но я знаю о нём совсем немного. Его имя и фамилию, дату рождения, вес и рост десятилетней давности. Знаю то, что у него были густые, непослушные чёрные волосы, спина похожа на мою, вернее, моя спина похожа на его; что он готовил очень вкусные коктейли, что когда он два дня не брился, на третий день у него было очень сексуальное лицо. Ну, пожалуй, и всё. Из всего этого нет ничего, что бы я знала и помнила сама.

Ростбиф с жареным луком, который мама всегда готовит на папин день рождения, конечно, очень вкусный, но если говорить правду, я не очень люблю этот день. Мне больше нравится день рождения мамы, мой и учителя Момои.

— Будешь торт? — спросила мама и поцеловала меня в щёку.

— Буду, — ответила я и пошла на кухню за тарелкой. По радио передают прогноз погоды на английском языке.

Не знаю почему, но в папин день рождения мне всегда немного грустно. Думаю, что это потому, что мама всегда немного грустная в этот день.

Когда я сказала, что хочу развестись, Момои не удивился.

Произнёс лишь одну фразу: «Прости меня». Я не обязана была ему говорить про Соко. Не обязана была говорить о том, что у меня скоро родится ребёнок. Разумеется, сейчас, когда всё в прошлом, чего уж вспоминать…

Глядя на спящее лицо дочери, я допила остатки вина. В честь Его дня рождения. Помню, раньше мы с Ним часто пили вино. Он всегда пил очень красиво, небольшими глотками, не спеша. Когда Он пил, я представляла себе, как эта жидкость течёт по Его горлу, проходит внутри груди и достигает желудка. Она непременно приносит пользу Его организму. Вот как Он пил!

Мы пили с Ним даже днём. В глубине магазина музыкальных инструментов, где Он работал. Это был очень узкий и тесный магазинчик, который хотелось назвать проходом или коридором. В основном в нём продавались гитары. В глубине располагалась маленькая стойка, за которой мы сидели. Эта стойка одновременно служила и витриной, поэтому в ней были выставлены небольшие синтезаторы, губные гармошки и кастаньеты. Туда не проникало солнце, поэтому даже днём там было темно, а зимой там стоял небольшой электрический обогреватель. Это был наш уголок, где мы пили вино. Бывало, мы выпивали бутылку на двоих. Мы говорили с ним о музыке. Я узнавала много нового, например, о «Битлз», а я рассказывала ему о Бахе.