Константин Смелый - Кругом слоны, Миша

Вальгрен пил сок. Жена огляделась. Среди столов бродил пакистанский студент Захид Икбал, облачённый в передник и синюю футболку с названием кафе. Он собирал грязные кружки и был самым счастливым человеком в городе, где я живу, потому что уже нашёл работу, но ещё не успел безнадёжно влюбиться. Когда он проходил мимо, жена окликнула его. Вот, забыл кто-то, объяснила она, протягивая перчатки. Пожалуйста, отнеси на кассу для сохранности. Захид Икбал взял перчатки, вспыхнув пакистанской улыбкой. Большое спасибо, сказал он. Шведский он ещё понимал так себе, но «кассы» и контекста было достаточно. Он спустился на первый этаж и отдал перчатки Сандре на кассе. В понедельник за ними пришла студентка Руся из Житомира. Была рада без памяти, что перчатки никуда не делись.

— Förlåt, Sören, — жена виновато потрогала Вальгрена за локоть. — Fortsätt.

Вальгрен заверил всех, что ничего страшного. Продолжил говорить слова. Его пальцы аккуратно разворачивали упаковку бутерброда с беконом.

— Ушэкта, Сёрен, — Миша потрогал Вальгрена за другой локоть. — Дэ эр эн сак сом я мосте фрога хеннэ по рюска.

Вальгрен дружелюбно заткнулся, укусил бутерброд и перестал существовать.

— И что же это ты такое меня хочешь спросить? — застыла жена.

Миша взялся за край столика.

— Ты знала всё, да? Всю дорогу?

Он пытался отплатить ей таким же взглядом. Выходила жалкая пародия. В её лице абсолютно ничего не изменилось.

— Что я знала? Ты о чём, Миш?

— А ты не знаешь, о чём я? — он скрючил харю, полную презрения.

— Нет, — она покачала головой. — Понятия не имею.

Секунду или две Мише казалось, что ему сдавили горло. Было трудно дышать.

— Я о том… Я о том… — столик задрожал. Миша отцепился от него и прижал руки к коленям. — Я о том самом…

Пока оставался шанс, что жена и правда не знала, он не мог договорить. Не мог объяснить, что в ту субботу, после Бельского, она слишком быстро ему поверила. Слишком мирно согласилась ехать на день раньше. Тогда он не обратил внимания — у него не было никакого внимания, он еле соображал, что делает, — но потом-то почему не задумался? Ведь помнил же, всегда прекрасно помнил. В районе одиннадцати он вернулся с Обводного. Машину поставил прямо у подъезда. Поднялся в квартиру и с места в карьер объявил: выезжаем сегодня. Отменяй Арсёновых, звони всем друзьям, собирай Катьку. Нету времени ни на какие проводы. Наплёл, что звонили из Швеции, сказали приехать на сутки раньше, иначе квартира им достанется плохая — то ли в лесу, то ли без ванны. Так что руки в ноги. Тёща раскудахталась, Катька разревелась, что с подружкой не дали попрощаться. А жена хоть бы хны. Спросила, кажется, не ослышался ли он, когда со Швецией разговаривал. Мол, по телефону, по-английски. И — ну да, ну точно — посмотрела этим взглядом. Именно тогда. Первый раз. Посмотрела и всё: ни одного писка, ни одного сомнения. Собрались, сели, поехали.

— Так ты не знаешь, о чём я? — повторил Миша. Его колотило от бессилия. — Ты не знаешь?

Да не могла она не знать! Ведь про чушь с квартирой даже не заикнулась, когда приехали! Они три часа проторчали тогда в жилконторе. Ждали, пока там обзвонят пол-Швеции и выяснят, как бы так выдать ключи на сутки раньше даты заезда. Три часа — и ни одного вопроса. Ни одного укора. Только этот грёбаный пытливый взгляд исподтишка. Три часа сидела, как мать Тереза. Развлекала Катьку, практиковала шведский с другими посетителями. Да знала она! Всё знала!

— Миш, ты меня пугаешь, — нахмурилась жена. — У тебя всё в порядке? Что-то на работе? Или родители? — она тревожно выпрямила шею. — Как они? Я им две недели назад звонила… Честное слово, Миш. Я не знаю, о чём ты.

Теперь она рассматривала его с брезгливой материнской заботой. О бля ДИ, о бля ДА. Этот взгляд она точно завела себе в Швеции. Чередовала с тем, другим. Особенно в первый год, когда пил. Если того, пытливого взгляда он боялся, то этот, материнский, в конце концов стал доводить его до белого каления. И даже после развода, сучка. Позволяет себе. Хватает наглости сучке.

— Ага, — процедил Миша. — Ага.

Или тоже — до Швеции? В день отъезда уже так смотрела? Или ещё раньше? А он не замечал просто? Она ведь зудела ему всю совместную жизнь, что он ни фига не замечает. Его мать зудела всю жизнь, что он ни фига не замечает. Березина в клинике — и та каждый месяц втирала ему, как важно быть внимательней «к малейшим переменам в эмоциональном состоянии пациента». А если он ни фига не замечал, как долго он ни фига не замечал? Сколько лет жена смотрела на него всеми своими взглядами? Сколько лет она знала? Откуда она знала?

Миша вскочил на ноги. Сорвал со стула пальто. Пока надевал, из рукава вывалился шарф. Он подобрал его с пола. Свирепо намотал на шею. Нагнулся в сторону ночи за стеклянной стеной и схватил пакеты с покупками.

— Миша! — жена начала вставать, прижав к груди скомканную руку. — Миша, подожди…

— Да пошла ты, — он постарался, чтобы «п» в «пошла» напомнило плевок. — Сиди, где сидишь. Скажи этому, что я плохо себя чувствую, — он повернулся к Вальгрену, который как раз вернулся из небытия вместе с подкисшей улыбкой. — Хэй до, Сёрен. Де ва кюль ат сес.

Он поскакал вниз по спиральной лестнице. По дороге задел пакетом лицо Захида Икбала — тот поднимался навстречу. От удара Захид Икбал завалился на поручень и сползал по нему, хватая руками воздух, пока не рухнул навзничь на керамический пол — под испуганный крик Сандры на кассе и прекрасной лошадницы семнадцати лет, которая сидела на первом этаже с подругой и ела ванильное мороженое. Миша не оглянулся. Он выбежал на улицу и направился к машине, припаркованной в двух кварталах от кафе.

Мы можем, конечно, дойти с ним до стоянки. Можем проследить, как он рыдает, матерится, подпевает группе «АукцЫон» и нарушает правила дорожного движения всю дорогу до населённого пункта Мура. Можем досмотреть с ним третий сезон. При большом желании можно даже лезть с ним на стену, потому что в квартире уже пятый год нет ни капли алкоголя.

Но развязки мы с ним не дождёмся. На ближайшие восемьсот сорок пять дней Миша исчерпал себя. Нам позарез нужен другой ракурс.

Для начала перестанем обзывать «женой» женщину, которая пришла вместе с Вальгреном. У неё есть имя (Полина) и профессия (ветеринар, между прочим). Когда на первом этаже закричали, Полина бросилась к лестнице. Она подозревала, что Миша оступился от злости. Боялась, что он свернул себе шею.

Миша, однако, уже слинял. Над телом Захида Икбала, которое отделалось ушибами, хлопотали три девушки. Самая красивая задавала вопросы на красивом английском. Её светло-русая грива свисала до плеча Захида Икбала. Судя по меткости вопросов, девушка не раз падала сама. Hästtjej, догадалась Полина. Лошадница.