Уильям Бойд - Браззавиль-Бич

Их офис находился в помещении конюшни поместья Неп, в длинной чердачной комнате над денниками. Участники проекта встречались в нем по пятницам, и каждый отчитывался о проделанной работе. Собрания вел Мунро, неизменно дипломатичный и мягкий. Хоуп немного опоздала, они с Уинфритом ее уже ждали. Она отдала почвоведу Мунро собранные ею образцы грунта и села за круглый стол. Уинфрит приехал на эту встречу из Эксетера, где проводил сейчас большую часть времени, работая с их историком, дамой по фамилии Брутон-Кросс, с которой Хоуп виделась нечасто. Из всех троих участников проекта она чаще всего общалась с Мунро, который контролировал и сопоставлял результаты трудов всей группы. Фактически с понедельника до пятницы она работала совершенно самостоятельно. Мунро звонил ей вечером, если хотел сказать что-нибудь важное. Собрание длилось обычные полчаса, после него Уинфрит сразу сел в машину и уехал в Эксетер. Мунро налил ей еще чашку кофе.

— Вы где будете в субботу, Хоуп? — спросил он. — Мы с Марджори подумали, а вдруг вам…

— К сожалению, не смогу. Я еду в Лондон, — поспешила ответить она, стараясь, чтобы в ее голосе не слышалось облегчения. Она один раз ужинала с Грехемом и Марджори Мунро в их маленьком коттедже в Вест Лалворте, и с нее хватило. Вымученная беседа за безалкогольной трапезой тянулась целую вечность. Крошечная рюмочка шерри, которую ей предложили и которую она выпила, оказалась единственной спиртосодержащей компонентой этого приема. Пока Хоуп с трудом одолевала фирменное мясо, которое Марджори тушила в горшочках (секрет приготовления выдавался с радостью и по первому требованию), ей так нестерпимо захотелось выпить, что под надуманным предлогом — грипп, вот-вот разболеюсь — она сбежала, не досидев до кофе, и торопливо зашагала в ближайшую пивную, чтобы успеть до закрытия.

— Жаль, — искренне сказал Мунро. — Марджори очень хотелось познакомиться с Джоном.

— Ну, он еще приедет, — уклончиво ответила Хоуп. — Я вас непременно предупрежу заранее.

— Передайте от меня привет столичному смогу, — сказал Мунро.

— Что-что?

— Передайте от меня…

— Да. Разумеется.

Она вернулась в Ист Неп, сложила сумку, приняла ванну и отправилась на станцию в Эксетер.

В поезде она пила пиво и смотрела в окно, как сумерки ложатся на знакомый пейзаж. Она заметила, что с каждым отъездом из Непа все больше по нему скучает. Останься она там, она бы работала все выходные. Ей не нужен был отдых: эти поездки в Лондон становились чем-то вроде повинности. И ее все больше раздражал сам город с его шумом и грязью. Она подлила себе пива в пластмассовый стаканчик. Но что-то не так, сказала она себе: она должна была бы испытывать больше радости при мысли о встрече с Джоном.

В субботу утром Джон сидел на кухне и смотрел в окно на башни Музея естественной истории, возвышавшиеся над остроконечными крышами и трубами Кенсингтона. Он наромко прищелкивал языком и постукивал указательным пальцем по подбородку.

Хоуп следила за ним, глядя поверх газеты. Он занимался этим уже минут десять: смотрел в окно и щелкал языком.

— Не хочешь днем пойти в кино? — спросила она, твердо решив не раздражаться.

— Нет, не смогу. Иду в колледж. У меня заказано машинное время.

Хоуп заставила себя поискать разумный компромисс: «И сколько времени ты там пробудешь?»

— Вернусь… — Он обернулся и посмотрел на нее. Потом задрал голову, прикидывая, — вечером. Не поздно. Если все пойдет нормально.

— О'кей. — Она встала, надела плащ, взяла сумочку. — Я пошла. Схожу куда-нибудь.

— Отлично. Вечером увидимся. — Он снова смотрел на башни Музея естественной истории.

Воскресенье прошло получше. Они отправились на ленч к приятелям Джона по колледжу, Богдану и Дженни Левкович. Он был полный светловолосый поляк, Дженни — англичанка, миниатюрная и незаметная. Они жили в Патни, у них было двое детей, еще маленьких. Во время ленча Джон был очень оживлен и забавно злословил об их с Богданом коллегах.

Богдан был физиком. По дороге на ленч Джон сказал, что, несмотря на это, уважает его интеллект.

— Такое, — добавил он, — редко со мной бывает. Обычно мне жаль тратить время на физиков.

— Почему? — спросила Хоуп; ее отчасти интересовал вопрос, где на его шкале оценок находятся экологи, датирующие живые изгороди в Дорсете.

— Почему?! Да потому, что в большинстве своем они не хотят признать, что все, что они делают, завязано на математике. Они думают, что занимаются чем-то великим на своих дорогих установках, чем-то мирового значения. А на самом деле все это математика.

Они ехали по Фулем Пэлес Роуд к мосту Патни. Хоуп высунулась из окна, заглядевшись на деревья в Бишопс парке. Солнце сияло, конские каштаны только начинали желтеть. Она подумала о работе, которую предстояло сделать в лесах и рощицах Непа, ей захотелось оказаться там. Впервые она испытала легкую жалость к Джону и его стерильному, безвоздушному миру совершенных абстракций.

— Ты не думаешь, что это ребячество? — спросила она.

— Что именно?

— Ну, все это… Моя наука лучше твоей. Так тебя, так тебя…

Джон улыбнулся. «Спроси Богдана. Если он не захочет кривить душой, то подтвердит, что я прав».

Этим вечером они занимались любовью.

— Ты — трудный тип, — сказала она, целуя его длинный нос.

— Я знаю, — ответил он, — а про тебя такого не скажешь. Иначе мы были бы в глубокой заднице.

— Да.

Он скользнул рукой по ее животу, на мгновение задержавшись на талии, и вверх по ребрам; накрыл ладонью грудь.

— Сплошные кости и острые углы, — он откинул простыню. — Эй, у тебя груди стали меньше.

— Да, я уже не толстая.

— А все потому, что скачешь по свекольным полям в Дорсете, — проговорил он с подчеркнутым западным акцентом.

— Ты должен быть доволен.

Он повернулся на спину, улыбнувшись себе под нос.

— Как твоя работа?

— Господи, даже и не верится! Тебе действительно интересно?

— Конечно.

— Могу рассказать о потрясающем методе, который я разработала для датирования изгородей.

— Ну и?

— Он связан с количеством подвидов куманики. Понимаешь…

— Спокойной ночи.

Когда в понедельник утром Хоуп отперла дверь своего коттеджа в Ист Непе, у нее защекотало внизу живота, от возбуждения напрягся сфинктер. Она поняла: она рада, что вернулась. И почувствовала себя отчасти виноватой, потому что в целом, несмотря на тягостную субботу, выходные прошли хорошо. Но трудно не заметить или подавить эмоцию, которая так отчетливо дает о себе знать.

Она немного похлопотала по хозяйству: сперва разобрала вещи, потом устроила себе ранний ленч — сделала бутерброд с солониной. Во время еды вспомнила, что Джон терпеть не мог солонины. Говорил, что не выносит ее запаха. И не любил, когда Хоуп ее ела: он утверждал, что изо рта у нее пахнет солониной через несколько часов после еды.