Татьяна Соломатина - От мужского лица (сборник)

— Не может быть!

— Вот так вот. Полтора года письма писал, а тут бац! И жирную точку поставил. Ты знаешь, что это значит?

— Догадываюсь.

— Догадывается он! Диагноз — штука железобетонная. И полтора года ни у кого это не вызывало сомнений. Что теперь делать?

— Просто не пиши в отчёт. Всё равно всем плевать.

— Думаешь?

— Уверен.

— А ты не…

— И не подумаю. Заботиться надо о живых.

— Ладно. Коли так…

— Отдай его мне.

— Рисунок?

— Ну не деда же!

— Да на…

Он шёл по коридору в ординаторскую, ощупывая в кармане халата сложенный вчетверо листок. Он даже не развернул его, не посмотрел. Неведомым до этого момента чувством он знал, что там — под его пальцами, как на экране закрытых век, взмахами огромных крыльев в сторону фиолетовых сполохов величаво резали бордовое пространство красные птицы ночи.

Первый: Хотел больше, чем мог. Зато не хотел слишком многого ввиду некоторой ограниченности.

Второй: Хотел столько, сколько мог. Но он не мог хотеть большего.

Третий: Хотел всего. Это всё, что он мог.

Четвёртый: Хотел меньше, чем мог, — и был презираем первыми тремя. Он просто не мог знать всего в точности.

Пятый: Не хотел ничего, но кое-что мог. Он дружил с четвёртым.

Шестой: Не мог ни хотеть, ни не хотеть. Кроме этого он мог многое.

Седьмой: Не хотел быть первыми шестью. Но он не мог хотеть.

Восьмой: Хотел быть со всеми. Но он не мог не хотеть.

Девятый: Не хотел совсем ничего. Он даже мог не хотеть не хотеть. Он жил особняком.

Десятый: Просто жил. Его любили все, кроме девятого. Но он не мог не бояться смерти.

…

N-й: Жил не просто и стал прозрачным. Никто из предшедствующих не может его видеть. Но его всё ещё можно потрогать.

Предпоследний: Умер.

Последний: Никто ничего не может сказать о нём. Но некоторые утверждают всякие небылицы.

Следующий: Он мог бы быть одним из предыдущих, но потерял свой номер и остался в живых.

Грядущий: Он уже не мог быть кем-то. Он был всем сразу и был во всех.

Все: Они понимали это. И радость наполняла их сердца.

Каждый: Был близок любому и далёк от любого.

Я простой смертный. Не больше и не меньше, чем другие. И поначалу это не создавало никаких проблем. Понимание подобных вещей, я подозреваю, никогда и никому не создаёт проблем в начале . А учитывая, что к концу далеко не все приходят в здравом уме, так и вообще… Да мало ли что мы понимаем. Пойди успей применить это на практике! Всё вертится быстрее, чем нам удаётся сообразить, какое понимание к какому месту прикладывать. Очевидно, что фармакологическим корпорациям это известно. А для того чтобы нам не было скучно и обидно, существуют время и память, вкупе позволяющие нам рассматривать собственную жизнь как нечто целое и непрерывное. Нивелируя таким образом дилеммы неуместности и несвоевременности. Это всё очень печально. За исключением редких моментов спонтанных просветлений, мы всегда несчастливы. И тайна сия велика есть.

Сказать, что эта история началась задолго до того, как закончились Времена, — значит отделаться риторикой, не осознать масштаба. Потому что задолго — в привыкшем к обыденному сознании — более или менее объективно распространяется не дальше, чем юность наших бабушек, или соотносится с абзацем текста про динозавров из школьного учебника младших классов, или со смешным сериалом канала Discovery. Но то задолго , которое я имею в виду, — это когда всё уже было задумано в ещё просторной Вселенной, предопределено, и кванты энергии жизни радостно носились в пространстве, предвкушая радость первого пристанища, а трагедия реализации ещё не существовала даже как идея. Вот когда всё началось. Никто из тех, кто бытовал тогда, и близко не мог предположить, чем всё обернётся сейчас .

Сейчас — это очень интересная квинтэссенция сознания. Сейчас для меня — это пока я не закончил это предложение. Для вас — это пока вы не дочитали это. После точки сейчас заканчивается. Наступает потом , то есть следующее сейчас . Но оно может быть и гораздо большим, всё зависит от масштаба события, внутри которого мы находимся. Однако любое сейчас заканчивается точкой. И понятно: с чем большим по масштабу сейчас мы имеем дело, тем большей точкой всё это и закончится. Логично предположить, что сейчас у каждого своё, очень субъективное сейчас . И надо полагать, у бога тоже есть свой взгляд на подобные вещи.

Лично я прямо сейчас живу далеко за городом. Так далеко, что будет вернее сказать: город имеет ко мне весьма опосредованное отношение. Так вышло по причинам отчасти случайного, отчасти осознанно-сознательного порядка. Осознанным я называю череду смен недвижимой собственности, в результате которых более дорогие квадратные метры менялись на менее дорогие, оставляя зазор для жизни в виде денег. Имея изначальный pool этих самых квадратных метров и добавляя в процессе немного работы, можно жить. (А точнее, всегда можно позволить себе умыть руки, если что.) Сознательная же часть — это мой врождённый асоциальный рефлекс, который проще назвать боязнью толп. Я в принципе не верю ни в командное творчество, ни в совместную деятельность, ни в «объединённый дух». Согласитесь, тому, кто неплохо разбирается в людях, с трудом удаётся уговорить себя верить в их искренность. Любой из нас, прикидываясь благопристойным, скрывает внутри неразлучную парочку. Диктатора и шута. Предпочитая ничего не скрывать (по крайней мере, от себя), я всё же держу своего диктатора связанным, а шута — трезвым. На всякий случай. Хотелось бы считать это мудрым выбором.

Отступая от действительно мудрого правила — не стремиться к обобщениям, всё же скажу, что, на мой взгляд, демографический прорыв последней пары веков настолько изменил наши взаимоотношения с природой, миром и друг с другом, что очевидно — от людей надо держаться подальше. Особенно когда они собираются в большом количестве в одном месте и с общей целью. Не поймите превратно, я не чураюсь себе подобных, но сторонюсь примитивных закономерностей, которые обязательно проявляются, хотим мы того или нет. Не говоря уже о том, что всегда находится тот или те, кто по простоте душевной или по корысти не преминет этими закономерностями воспользоваться. Результат, как говорится, налицо. Точнее — на лицах. Взять хотя бы заквашенных в перманенте быта пассажиров метро, или лубочные мордашки клоунов из телевизора. А редкие лица «с выражением» давно уже стали арт-объектами для фотографов-нуворишей. Но это я так, для примера. Никаких обобщений. Что мы знаем на самом деле друг о друге? Нас уже столько на этой маленькой планете! И при этом — если быть честным: пара друзей, десяток приятелей, и сотне-другой мы пожмём руку за всю жизнь. Причина нашей разобщённости и пресловутого недопонимания друг друга кроется всего лишь в несоответствии масштабов наших деяний тому, что мы сами по этому поводу думаем. Это тоже весьма и весьма печально.