Джим Додж - Трикстер, Гермес, Джокер

— Верно, — дружелюбно сказал Бобби, сбрасывая остатки своих фишек. Он взял колоду и снял верхнюю карту. — А тебе надо карту, Гвидо?

— Конечно, мне надо карту, — сказал Гвидо с обидой, точно ему никогда не приходило в голову поставить четыреста тысяч долларов с картами, которые не надо менять. — Эта девятка мне не нравится.

Он бросил ее в сторону:

— Передай мне uno.

Бобби передал ему карту и взял свои. Поскольку это был ва-банк, и его очередь ходить шла последней, он перевернул их, чтобы посмотреть: 9-6-5-3-2.

— Я тоже сброшу, — сказал он и сбросил девятку.

Дэниел, внезапно завороженный игрой, не мог поверить, что они оба только что сбросили свои самые сильные карты.

Бобби сдал себе карту, не переворачивая ее, положил колоду и тогда перевернул карту — червовый туз.

— У меня шестерка и пятерка, — сказал он Гвидо.

Гвидо выложил на стол свои карты:

— У меня тоже шестерка, но ай как мне нравится моя шестерка — шестерка-четверка-тройка-джокер-туз.

— Тогда забери их, Гвидо — ты выиграл. Мои поздравления.

Толпа разразилась аплодисментами, Гвидо благодушно улыбался:

— Спасибо, Бобби, ты настоящий hombre, и я восхищаюсь твоей игрой. Этой последней партией ты меня покорил. Мы шли вровень, только я сбросил свою карту чуть удачнее. Мы еще сыграем, amigo.

В Малибу на следующий день добрались с легкостью. Личный самолет Клея Хормеля в аэропорту уже встречал лимузин, который в мгновение ока доставил их в Ксанаду, к «домику на берегу» в тридцать гостевых комнат, каждая — с джакузи и круглой крутящейся кроватью, с отдельной кухней, забитой продуктами в количестве, рассчитанном на экипаж небольшого авианосца. Джонни Руссо и Радужный Шуберт полетели с ними. Гвидо с деланным сожалением отказался, сославшись на то, что уже пообещал «своим девочкам» воздать хвалу богам покера с непременным обрядом купания нагишом в купюрах крупного достоинства. В подробности Дэниел вникать не стал.

Заметив настроение Дэниела, Бобби сказал ему во время полета:

— Ну, хватит уже ходить мрачнее тучи. Проиграл и проиграл. Это было вчера, а сегодня есть сегодня.

— И зачем я только сбросил ту девятку? — пробормотал Дэниел.

— И не думай, что я буду сидеть тут и слушать твое нытье, — спокойно сказал Бобби, прошел в другой конец самолета и сел с Джонни Руссо.

Попасть на вечеринку было легко — сложнее оказалось с нее сбежать. Во-первых, из-за «личной горничной», Линды ОʼРаль, приставленной к Дэниелу, — будущей Мерил Стрип, по словам Клея Хормеля. Линда показала Дэниелу его комнату, бар, полный марихуаны, кокаина и чего только не, и сообщила, что по части секса она в любой момент к его услугам.

Дэниел почувствовал, что его заливает непреодолимым, неумолимым отчаянием. С трудом сохраняя вежливый тон, он сказал:

— Спасибо, Линда, единственное, что мне сейчас нужно, — это прогулка по пляжу в одиночестве с бутылкой виски. Я хочу вволю подосадовать на прошлое и подумать о будущем. Если Клей что-нибудь спросит, скажи ему, что я гей.

— У меня есть подружка-лесбиянка, — с готовностью предложила Линда. — Если хочешь, мы можем заняться сексом втроем.

— В какой-нибудь другой день я был бы на седьмом небе от счастья. Но сейчас мне нужно одиночество, вода и виски.

— Воды к виски? Минеральной?

— Нет. Я имел в виду океан.

— Звучит романтично.

— И вовсе нет, — заверил ее Дэниел.

И даже после того, как Дэниел прошел через свой личный выход и потом через черный ход, ему не удалось скрыться. Сначала надо было пересечь длинный крытый внутренний дворик, полный людей. Оттуда был виден пляж, на котором гости обоих полов, сбросив одежду, играли в волейбол. Дэниел приостановился. Под ярким октябрьским солнцем обнаженные тела казались юными, стройными, прекрасными и обреченными.

— Святый Боже, — пророкотал за спиной Дэниела Бобби, — да они играют голышом. Сколько ни приезжаю в Калифорнию, нравы здесь с каждым разом все страннее.

— Я иду гулять, — сказал Дэниел. — Если, конечно, вы ничего не имеете против.

Бобби смотрел на линию горизонта:

— Давным-давно мы с океаном заключили сделку. Я был сопливый пацан лет двенадцати, ни семьи, ни друзей, никого, и я всякими путями пробирался к заливу — мне рассказывали про океан, но я его никогда не видел и до смерти хотел посмотреть. И я добрался до него, черт возьми, и встал на берегу и уставился на воду, а вода была кругом, куда ни посмотри, и быстро-быстро сказал: «Океан, давай договоримся. Ты меня не трогаешь — я тебя не трогаю».

— Это по-честному, — сказал Дэниел, делая шаг в сторону.

— Черт возьми, Дэниел! — рявкнул Бобби, удерживая его. — В каком бы дерьмовом настроении ты ни был, чертовски невежливо держать в руках бутылку виски и даже не предложить своему учителю выпить.

Смутившись, Дэниел сообразил, что действительно держит в руках бутылку «Джек Дэниелз»:

— Прошу прощения, — пробормотал он, протягивая бутылку.

Бобби открутил крышку и поднял бутылку:

— Чтобы у нас было все, что нужно, и еще чуть-чуть, — он сделал большой глоток.

Дэниел молча кивнул. Он почувствовал, что устал от вида Бобби, от его голоса, его постоянно ощутимого присутствия.

Бобби вернул бутылку:

— Там внутри уже началась заварушка с картами. Если понадоблюсь, знаешь, где меня найти.

Он повернулся и пошел прочь.

— Вечно он уходит первым, вечно за ним остается последнее слово, — бормотал про себя Дэниел, шагая по пляжу, — вечно он ухитряется сделать вид, что прав.

На пляже Дэниел вынужден был признаться себе, что Бобби был просто сильнее — опытнее, осведомленнее, решительнее — и если бы они играли один на один, тот размазал бы его точно так же. Это не прибавило радости.

Отойдя подальше — так, чтобы вечеринку перестало быть видно и слышно, — Дэниел сел на обкатанное волнами бревно и пил долго и упорно. Он смотрел на океан и с каждой волной погружался все глубже в депрессию. Даже огненный закат, казалось, угнетал его. Дэниел чувствовал, что не может вырваться из самого себя, словно измученная крыса в лабиринте.

Пошатываясь, он встал, снял одежду и всей кожей ощутил нежный ночной воздух, потом прошел через шумящий прибой и нырнул в набежавшую волну. И эта сила вдруг унесла всю хандру. Дэниел плавал, пока не устал, потом лег на спину и стал смотреть на звезды, растворяясь в их безграничном спокойствии. Именно этого ему не хватало — звезд, скал, воды, ветра. Больше года он был заключен в прокуренные комнаты, благоухающие парфюмом костюмы и мчащиеся машины — неприкаянный, постоянно вовлеченный в игру, сосредоточенный на очередном броске карт. Слишком мелко, слишком узко. Ему это не нравилось. Хотелось грома, размаха. Хотелось стать пылающим горном.