Юрий Поляков - Гипсовый трубач

— А чем занимается ваша фирма? — робко полюбопытствовал автор «Кентавра желаний».

— А почему тут телевидение? — не ответив, спросил правнук.

— Это Дмитрий Антонович вызвал! — с готовностью объяснил Ян Казимирович.

— Зачем?

— Кешенька, я же тебе рассказывал, — заволновался старичок, — у нас хотят отобрать «Ипокренино»!

— Кто?

— Ибрагимбыков! Ты забыл?

— Ах да! Вспомнил… Но это невозможно!

— К сожалению, возможно, Иннокентий! — возразил Жарынин.

— Но ведь это же дом ветеранов!

— Подумаешь, дом ветеранов! Оборонные заводы захватывают, — наддал режиссер.

— Странно, что рейдеры еще до атомных станций не добрались! — встрял Андрей Львович, гордясь сказанным.

— Вы полагаете, телевидение поможет? — усомнился правнук.

— А вы думаете, нет? — недоверчивость юриста явно разозлила режиссера.

— Надо привлечь общественное мнение! — воскликнул Кокотов.

— Лучше привлечь к уголовной ответственности этого… Как ты сказал, дедушка?

— Ибрагимбыкова.

— Вот-вот… его! А телевидение бесполезно.

— Матка боска! — всплеснул руками Ян Казимирович. — Вот времена! Раньше — печать была огромной силой! После моего фельетона в «Правде» «Нет крепдешина — возьмите керосина!» Лаврентий Павлович посадил всю коллегию Министерства торговли. Всех до единого! А сейчас? Беззаконное время!

— Почему беззаконное? Будет суд… Наймите хорошего адвоката! Кстати, когда суд?

— Двадцать первого.

— Время еще есть. Может, все образуется. Закон на вашей стороне.

— Иннокентий, мне странно слышать такое от юриста. Вы разве не знаете наших судов? — возмутился Жарынин. — Там, если проплатить, могут запросто женщине дать срок за мужеложство!

— Сказано, конечно, смешно, но вы сильно преувеличиваете! Все не так трагично, — возразил правнук. — А где, кстати, ваш Меделянский? Он председатель фонда — вот пусть и борется!

— Вы даже знаете нашего главного сострадальца? — усмехнулся режиссер.

— Не знаком, но наслышан.

— Он в Брюсселе. Судится.

— А разве они не вернулись?

— Нет. Задерживаются!

— Странно… А Лапузина здесь?

— Здесь. Вон ее красный «Крайслер»! — Жарынин махнул рукой в сторону стоянки.

— Вы с ней знакомы? — ревниво уточнил автор «Кандалов страсти».

— Конечно! У нее очень сложный раздел имущества. Я ее консультировал.

— Кешенька, ты обещал и нам помочь! — взмолился любимый фельетонист Сталина.

— Ладно, я позвоню Огуревичу. Но пока акции лежат у меня в сейфе, ничего плохого быть не может.

— Какие акции? — насторожился Жарынин.

Но в этот момент к зданию лихо подрулил большой серебристый джип. Первой из него выпорхнула юная длинноногая блондинка с мелкими и влажными, словно прямо из-под душа, светлыми кудряшками. Ее коротенькая юбка заканчивалась как раз там, откуда начинается вызов общественной морали. Старички ветхо крякнули, с грустью вспомнив каждый о своем. Старушки посмотрели на одноприютников с осуждением и закручинились о невозможном. Следом выгрузилась полная дама средних лет, вся затянутая в черный кожаный костюм, точно авиатор начала прошлого века. Это сходство дополняли похожий на шлем парик и большие темные очки, поднятые на лоб. Она осмотрелась и разрешающе кивнула: только после этого показался Имоверов — атлетически сложенный парень с движениями усталой балерины. Одет он был в бирюзовый пиджак и пеструю шелковую рубашку с распахнутым воротом. Лицо канала осмотрелось, шумно вдохнуло ипокренинский воздух и произнесло, томно растягивая слова:

— И эту красоту хотят отнять! Ну, мы им сейчас покажем!

Между тем водитель джипа вынул из багажника складные стул и столик. Разложил их. На стул тут же уселся Имоверов, а на столик влажная блондинка определила гримерный чемоданчик. Ведущий откинулся, как в парикмахерской, а она, взяв кусочек губки, начала осторожно накладывать тон. Кожаная дама, видимо, редакторша, не теряя времени, достала из сумочки исписанные странички, присела на корточки и принялась читать заготовленный текст, почти вставив свои артикулирующие губы в ухо звезде.

Из-за колонны высунулся Огуревич и жалобно поманил Кокотова.

— Передайте Дмитрию Антоновичу! Пусть не рассказывает о том, как мы вкладывали деньги в «чемадурики»! — попросил он, держась за живот.

— Передам!

— И пусть обязательно скажет, что у нас живут двадцать народных артистов. Хорошо?

— Хорошо.

— Вы думаете, телевидение нам поможет?

— Конечно!

— Когда это все закончится?! — всхлипнул Аркадий Петрович, исчезая.

А Кокотов вдруг задумался о том, что же будут воровать друг у друга люди, когда на последнем этапе антропогенеза перейдут в корпускулярно-волновое состояние? Видимо, найдут что…

Тем временем загримированный Имоверов поднялся со стула. Влажная блондинка, уложив его русые волосы, теперь поправляла ему пиджак и ворот рубашки, а кожаная дама дошептывала текст, но вдруг лицо знаменитости исказилось обидой, он замотал головой, что-то сердито буркнул гримерше, вытряхнул губы редакторши из своего уха и скрылся в джипе, хлопнув дверцей. Оператор в сердцах сплюнул и погладил камеру, словно пулеметчик, уговаривающий сам себя погодить со стрельбой, пока враг не подойдет ближе. Престарелая общественность заволновалась. Даже опытный Жарынин нехорошо нахмурился и достал из кармана мобильник.

Но кожаная дама, чтобы всех успокоить, подняла руку и громко объявила:

— Не волнуйтесь! Сейчас начнем съемку! Кто будет говорить?

— Я! — выступил вперед старый фельетонист.

— Не стоит, дедушка! — ласково упрекнул Кеша.

— Надо, внучек! Если не мы, то кто же?

— А вы у нас кто? — участливо спросила кожаная, приготовив блокнот и ручку.

— Иван Болт! — Ян Казимирович почему-то решил отрекомендоваться своим прославленным газетным псевдонимом.

— Тот самый?! — в восторге воскликнула дама.

— Конечно! — побагровел от удовольствия старик, а Кокотов подивился подкованности телевизионщиков.

— Замечательно! Кто еще?

— Ящик. Где Ящик?.. — Ян Казимирович начал беспокойно озираться.

— Не волнуйтесь! Мы вас и так снимем, без ящика… — успокоила редакторша, видимо, решив, что ветеран тревожится из-за своего малого роста. — Кто еще?

— Я буду говорить! — объявил режиссер, выступив вперед.

— Вы? Кто вы?

— Жарынин.

— Господи, не узнала! Будете богатым… Отлично! Ой, ну как же я такого человека не узнала! — запереживала кожаная дама.

Дмитрий Антонович незаметно бросил на соавтора короткий взгляд, исполненный скромного торжества.

— А можно в стихах? — выступил вперед лысый, как кегля, комсомольский поэт, одетый в зеленую штормовку с выцветшей надписью «Братск».