Юрий Поляков - Гипсовый трубач

Жарынин поглядел на эту стихийную автограф-сессию с ревнивым недоумением и проговорил:

— Х-м… Триумф Телемопы! А как вам моя финальная гипербола?

— Супер! — отозвался Кокотов, скрывая неведенье.

— Погодите! — Режиссер достал из кармана мобильник и набрал номер. — Эдик! Спасибо, отработали по полной. Слушай, ты им скажи, когда будут монтировать, чтобы меня сильно не резали! Ладно? Ты настоящий друг! С меня танкер водки…

Воспрянувший Огуревич, все еще держась за живот, гостеприимно увел съемочную бригаду в столовую. Когда соавторы двинулись следом, приковылял запыхавшийся Ящик, а с ним Злата Воскобойникова. Нарядная старушка держала в руках букетик лиловых недотрог. Старый чекист, тяжело дыша, кинулся к Жарынину:

— Мне сказали, я должен выступать перед телевидением…

— Поздно, Савелий Степанович, съемка закончилась!

— Как закончилась? — чуть не заплакал ветеран.

— Где же вы были? Вас так все искали!

— Я… Мы… — В его старинных слезящихся глазах мелькнула мужская потаенная гордость. — Мы со Златой гуляли там, за прудами, у старой беседки… — Он неопределенно махнул рукой.

— Что ж, ничего не поделаешь. Сен-Жон Перс говорил: лучше любовь без славы, чем слава без любви. Пойдемте, ей-богу, обедать…

Обед стал настоящим апофеозом Жарынина. Радостный Огуревич, поколебавшись, приказал в честь внезапного праздника выдать насельникам из поминальных запасов: кавалерам — по рюмке жуткой водки, дамам — по бокалу ркацители, еще не сделавшегося уксусом, но уже переставшего быть вином. Имоверов почти тотчас умчался в «Останкино» на запись новой передачи «Семейные тайны», по большому секрету сообщив всем, что сегодняшняя тема называется «Сантехника вызывали?» и посвящена спонтанным изменам скучающих домохозяек.

Телебригада задержалась на полчаса, подсняла перебивки и виды старческой повседневности, наскоро пообедала, причем бородатый оператор успел так напиться, что в микроавтобус его, недвижного, грузили вместе с камерой. Кожаная дама, садясь в машину, лепетала, что она буквально очарована «Ипокренином», спрашивала, нельзя ли на недельку заехать сюда отдохнуть и попить чудесной минеральной воды. Польщенный Огуревич, тоже успевший хорошенько принять из внутренних резервов, горячо ее приглашал, обещая кроме полноценного отдыха научить редакторшу усилием воли выращивать недостающие фрагменты организма. Он с упорной галантностью, опрометчиво не замечая бдительных взглядов Зинаиды Афанасьевны, предъявлял телевизионщице свою поросшую пухом лысину, чем неподдельно женщину заинтересовал. Как только бригада уехала, директор был немедленно уведен женой в семейный застенок до выяснения.

Во время обеда насельники толпами шли к Жарынину, чокались с ним, восхищались его красноречием, гордились. Даже сама Ласунская, одетая во что-то античное, издалека подняла бокал в честь Дмитрия Антоновича. Его выступления она, конечно, сидя, как обычно, в оранжерее, не слыхала, но об ораторской победе режиссера ей много и жарко рассказывали взволнованные одноприютники. Баловень успеха, вставая, кланялся, со сдержанным достоинством отвечал на восторженные общественные поздравления и лишь изредка посылал соавтору краткие ироничные взоры пресыщенного триумфатора. Ян Казимирович немного взревновал к славе соседа по столу и начал громко рассказывать, как после его фельетона «Подрезанные крылья Родины» чуть не посадили знаменитого авиаконструктора Скамейкина. Однако бывшего вершителя судеб, великого и ужасного Ивана Болта никто не слушал. Торжество, конечно, попытался испортить Жуков-Хаит. Появившись к концу обеда, он истерично заявил, что насельники напрасно ликуют: мировое еврейство, захватившее российское телевидение, никогда не допустит появления отснятого сюжета в эфире, и очень скоро, а именно в 22:15, все в этом смогут убедиться. Впрочем, на него снова зашикали и прогнали.

— Скорей бы уж перекоробился! — вздохнула Татьяна, выставляя тарелки с усиленными порциями макарон по-флотски.

Когда соавторы вернулись в номера, там ждала их, загадочно улыбаясь и вертя на пальце ключ, Валентина Никифоровна.

— А вам, Дмитрий Антонович, вышел «люкс»! — со значением сказала она, покосившись на Кокотова. — Аркадий Петрович сказал — можно переселяться.

— Валечка, ты мне поможешь устроиться? — спросил Жарынин сытым голосом.

— Конечно! — бестрепетно отозвалась она.

— Андрей Львович, — приказал триумфатор, — не расслабляйтесь, нам еще работать!

— Я сегодня что-то устал… — промямлил писатель.

— С чего бы это? — дернула плечом бухгалтерша.

— На том свете отдохнете! — хохотнул тиран.

Автор «Полыньи счастья», обиженный повелительным тоном режиссера, зашел в свой номер, упал на кровать и занемог в сердечном огорчении. Сначала он думал о предстоящем обследовании у Оклякшина, потом перечел записку Натальи Павловны, оборвавшей долгожданный чувственный росток, впервые после развода пробившийся в его душе. Росток, конечно, глупый, ненужный, ничем не оправданный, но тем не менее придававший пребыванию здесь, в «Ипокренине», некий тайно-нежный смысл. Мысли огорченного Андрея Львовича невольно потекли в прошлое, перед ним, дробясь и прихотливо, как у Дали, соединяясь, всплыли добытые женщины: детские поцелуи Валюшкиной, рыжий лисенок Таи, испуганные глаза Лены, внеземные ягодицы Лорины, предательский язык Вероники…

Чтобы отвлечься, Кокотов включил телевизор, который долго кряхтел, прежде чем посветлел экраном и показал картинку. Шел фильм из цикла «Занимательная уфология». Действительный член Академии Внеземных Контактов Суслопаров, топорща бороду и тараща безумные глаза, жутко увеличенные диоптриями, рассказывал о том, как на чердаке фабричной общаги нашли мумифицированного пришельца размером с выкидыш, получивший в научных кругах имя «Васенька». Андрей Львович вспомнил, что еще на заре своего литературного поприща, будучи женат на Елене, тоже набросал рассказик про инопланетян, вложив в него тайный протест против трудового насилия, лютовавшего в семье Обиходов. Потом он несколько раз переделывал текст, а в середине 90-х, расхрабрившись, послал окончательный вариант знаменитым фантастам братьям Срубацким и трепетно ждал отзыва…

Назывался рассказ «Космическая плесень». История вот какая: в Москве, в спальном районе Гулябино жили в блочном доме на одной лестничной клетке, в равноценных квартирах две простые русские семьи — Ивановы и Петровы. Все у них было одинаковое: в комнатах стояли неотличимые гарнитуры-стенки «Весна» и телевизоры «Рубин», на шестиметровых кухнях вибрировали облупившиеся холодильники «Бирюса», на балконах квасилась в бочонках капуста и торчали беговые лыжи «Старт». У подъезда ржавели две старинные «копейки», зеленая и красная. Окна выходили на обширный пустырь, а за пустырем неумолчно гудела и мелькала огнями Окружная дорога.