Юрий Поляков - Гипсовый трубач

Когда президента Ельцина в Давосе спросили, почему русские сами не воспользовались уникальным посланием инопланетной цивилизации, уступив этот исторический шанс Америке, он ответил, что в России для этого еще недостаточно общечеловеческих ценностей, а публичные места не оборудованы пандусами для инвалидов. Да и вообще, не важно, кто первым законтачит с братьями по разуму, главное, чтобы это были порядочные земляне. Ему долго хлопали, потом объявили Человеком Столетия и взяли в Мировое правительство с совещательным голосом.

А Петровы живут теперь в своем замке на Майорке, Иван неделями лежит на диване, когда-то принадлежавшем Сулейману Великолепному, пьет монастырское пиво, которое ему на самолете доставляют из Зальцбурга, и смотрит телевизор во всю стену. Иногда они всей семьей выходят в море на авианосной яхте «Гулябино». Светская молва давно сосватала подросших близнецов с испанскими инфантами.

…Однако братья Срубацкие, издававшие журнал «Это — фантастика!», сурово отклонили «Космическую плесень». В редакционном заключении они корили автора за романтизацию пресловутого русского «авось», принесшего «этой стране», в отличие от сказочного Иванушки-дурачка, неисчислимые беды. Кокотов был уличен также в злобном антиамериканизме, за которым, как правило, скрывается неполноценная зависть к дивным успехам заокеанской сверхдержавы. Впрочем, братья посоветовали Андрею Львовичу не отчаиваться и поискать себя на путях общечеловеческой прозы. А он и не собирался отчаиваться из-за мелкой литературной неудачи. Подумаешь! Так себе, полбеды. Настоящая беда грянула позже, когда он связался с фондом Сэроса.

Из неподвижной задумчивости писателя вывела «Песня Сольвейг». Впервые за два дня его старенькая «Моторола» дала о себе знать. После подлого ухода вероломной Вероники телефон звонил редко. Автор «Полыньи счастья» вел унылый одиночный образ жизни. Нет, сначала Кокотов, конечно, возжаждал отомстить и позвонил Лорине Похитоновой. Поэтесса ответила молодым, ничуть не изменившимся голосом и с радостью согласилась на свидание. Лучше бы она этого не делала. То, что прежде было роскошным избытком женственности, волновавшим кровь, превратилось в пожилое обременение, обвислое и отталкивающее. Но особенно поразили ее руки — морщинистые, с огромными артрозными суставами и кровавым маникюром, точно Лорина, как хищная птица, кого-то до смерти закогтила. Перехватив взгляд бывшего любовника, она грустно улыбнулась искусственными, посиневшими у десен зубами, вздохнула и сказала:

— Зато я теперь много пишу!

«Мд-а, — дважды не войти в один арык!» — подумал писатель и нажал зеленую кнопку:

— Алло?!

— Вы там что, умерли? — сварливо спросил Жарынин. — Прошло полтора часа! Мы будем сегодня работать или нет?

— Почему умер? Откуда у вас мой телефон? — насторожился Кокотов.

— Вы об этом спрашиваете меня — старого нелегала? Я знаю о вас все! Приходите немедленно!

…Дверь «люкса», в отличие от других, была обита темно-зеленым дерматином. VIP-апартаменты состояли из гостиной и спальни, а на самом деле — из двух обычных номеров, соединенных между собой арочным проходом. Вместо второго туалета имелась маленькая кухонька с электроплитой. Мебель, телевизор, холодильник и все прочее выглядело не таким древним, как в остальных помещениях, а на полу лежали ковры с вытоптанным орнаментом. Входя, наблюдательный писатель успел ревниво заметить в санузле, выдержанном в изысканных кофейных тонах, свою геополитическую шторку. Однако доносившееся оттуда все то же знакомое неисправное журчание немного примирило его с обидной действительностью.

Жарынин в стеганом шелковом халате полулежал на диване, покрытом голубым синтетическим мехом, и курил трубку. Он был похож на восточного владыку, который полудремлет после объятий любимых наложниц. И действительно, в комнате стоял едва уловимый запах недавно ушедшей женщины. Но Дмитрий Антонович не дремал, нет, напротив, в нем, вдохновленном недавним торжеством, ощущалось кипение веселой творческой злобы.

— Отдохнули? — бодро спросил режиссер.

— А вы?

— Ладно, не ехидничайте! Мы в ответе за тех, кого приучили.

— Где же Регина Федоровна? — невинно поинтересовался Кокотов.

— У нее отгул.

— От вас?

— Неплохо! Очень неплохо! Мне нравится, что вы сегодня сердитый. Значит, дело у нас пойдет. Итак, что мы имеем?

— Трудно сказать…

— А имеем мы, Андрей Львович, насколько я помню, студента Леву, приехавшего на педагогическую практику в пионерский лагерь. Так?

— Так.

— Лева — хороший такой мальчик, аккуратный, правильный. И он влюбляется в лагерную художницу. Первая страсть. Томленье юной души и зов созревшего организма.

— Почему именно в художницу? — насупился писатель.

— Ну не в повариху же?! Вы-то ведь в художницу влюбились! А Лева разве хуже вас? Нет, он лучше. Герои всегда лучше своих авторов. Как мы ее назовем?

— Называйте как хотите…

— Бодрее, мой друг! Мы творим вечное! А назовем мы ее Наталья… Как?

— Не надо! — взмолился Кокотов.

— Не надо — так не надо. Мы назовем ее, как и вашу подружку, Тая. Не волнуйтесь, потом поменяем. Это — пока, чтобы не перепутать.

— Хорошо — пусть Тая…

— Кто такая Тая? Думаем! Она хиппи. Настоящая. Состоит в подпольной организации. У нее с Левой летний случайный роман. Она ведь девушка опытная. Хипповки в этом отношении были абсолютно раскованные. Я в молодости встречался с одной — дочкой генерала. Что вытворяла! Боже, страшно вспомнить! Для нашей Таи этот роман — всего лишь игра, эпизод, прихоть пресыщенного тела. А вот для Левы, невинного мальчика, это — космическое чувство, на всю жизнь. Согласны?

— Не совсем…

— Возражайте, умоляю вас, возражайте!

— Да, Тая опытная, даже немного развращенная, но душой она стремится к чистоте. Она устала от животных порывов плоти, наркотиков, от оргий. — Кокотов бросил в соавтора гневный взгляд. — Она рисует ангелов…

— Почему ангелов? — спросил Жарынин, отводя глаза.

— А вы хотите, чтобы она чертей рисовала?

— Ладно, пусть ангелов. И что?

— А то, что наш Лева со своей неопытной страстью для нее, возможно, — единственный шанс вернуться к нормальной жизни, снова соединить в гармонии порывы тела и души…

— Можно подумать, это кому-то когда-то удавалось! — горько усмехнулся режиссер.

— Вам не нравится то, что я говорю?

— Нет, мне как раз нравится! Искусство, как заметил Сен-Жон Перс, — это придуманная правда. Итак, у наших героев назревает что-то серьезное. И Тая нарочно томительно длит допостельный период их отношений. Ох, как они это умеют! Как умеют! Она искренне хочет снова стать той чистой, допорочной девушкой, какой была когда-то. Она надеется. По вечерам, после отбоя, они встречаются в зарослях сирени, возле старенького гипсового трубача, и нежно, почти невинно целуются. Вы довольны?