Альберто Васкес-Фигероа - Айза

Старик подчинился, расседлал свою кобылу, которая самостоятельно направилась в конюшню, и, не спеша поднявшись по ступенькам, остановился — выпрямившись, все так же со шляпой в руке, — перед женщиной, которая до краев наполнила стакан ромом и протянула ему, указывая на табуретку.

— Сядь! — попросила она. — Тебе надо о многом мне рассказать… Как идут дела в хозяйстве?

— Ждем засуху, которая уже на подходе и обещает быть жестокой. — Акилес расположился поудобнее, не торопясь сделал глоток и с расстановкой добавил: — Приплод был удачным, и родилось несколько жеребят от Бесстрашного, которые могли бы стать чемпионами, но, к несчастью, нескольких увели прямо у меня из-под носа. — Он помолчал. — Я мог их вернуть, но не захотел подливать масла в огонь и обострять семейные распри.

— Кто это был?

— Ваш кузен, Кандидо Амадо [31] Амадо (исп. amado) переводится как «любимый». .

— Любимец самуро [32] Самуро, или черная катарта, — разновидность стервятника. и грифов, — непроизвольно добавила Селесте Баэс, следуя семейной традиции: такова была обычная присказка при упоминании кого-то из семейства Амадо. — Из него получился такой же вор, как и его отец?

— Со всем моим уважением к великому сукиному сыну, каким был дон Кандидо, отпрыск оказался еще более хитрым и изворотливым. Старик, по крайней мере, не отпирался и, если тебе удавалось доказать, что его люди увели у тебя жеребенка, возвращал его с извинениями и бутылкой каньи [33] Канья — тростниковая водка. , а Кандидито — лицемер и склочник почище базарной бабы, уж вы простите за сравнение.

— Придется с ним познакомиться.

— Он вам не понравится.

— Амадо никогда никому не нравились. Разве что моей бедной тете Эсмеральде, которой без разницы, что обезьяна арагуато, что Амадо.

— Любимец самуро и грифов… — Старик кивнул на дом: — Люди из льяно?

— С моря. Они никогда не видели ни коровы, ни лошади.

Акилес Анайя, занятый делом — он тщательно сворачивал сигарету из желтоватой бумаги, — на секунду остановился, подумал, затем провел языком по шву и все так же неспешно закрутил концы.

— Земля ваша, — изрек он наконец. — Скот тоже ваш, и не мне вам советовать, как вести дела.

— Они хорошие люди. Горят желанием работать и справиться с трудностями, и я надеюсь, что ты их научишь, если понадобится.

— Если прикажете.

— Я тебя об этом прошу. При желании всякий может научиться обращаться с коровами и лошадьми. А вот если его нет, никогда не научишься работать.

Уже наступила ночь, лица едва можно было разглядеть, и управляющий поискал спичку, зажег сигарету, а затем поднял стекло керосиновой лампы, висевшей у него над головой. Когда вспыхнул огонь, осветив часть веранды, взгляд старика наткнулся на человеческую фигуру, возникшую на пороге двери, и он смотрел на нее до тех пор, пока спичка, догорев, не обожгла ему пальцы. Он не затряс рукой, даже не вскрикнул, только очень медленно вновь опустился на табурет, прерывисто дыша, словно внезапно ему стало не хватать воздуха.

Селесте Баэс не надо было поворачиваться — она и так с первой секунды поняла, кто это.

— Подойди-ка сюда, Айза, — попросила она. — Я хочу познакомить тебя с моим управляющим, Акилесом Анайей…

— Добрый вечер!

— Добрый вечер! — только и проронил старик.

Девушка сделала несколько шагов, остановилась перед ними и пристроилась на перекладине ограждения так, что ее голая нога, колено и изгиб мраморного бедра невзначай оказались прямо перед Селесте, которая, сделав над собой усилие, немедленно отвела взгляд, уставившись в темноту.

— Селесте мне о вас рассказывала… — проговорила Айза; ее голос словно заполнил все пространство. — Она говорила, что вы научите меня ездить на лошади и доить корову.

Старик не ответил: не иначе как полностью обратился в зрение, — и все смотрел и смотрел на девушку, переводя взгляд с головы на ноги и обратно, с отрешенной настойчивостью человека, пытающегося удостовериться в том, что перед ним существо из плоти и крови, а не игра воображения.

— Эх-ма! — наконец воскликнул он.

— Как вы сказали?

— Я сказал «эх-ма», вы уж простите, но мне чертовски досадно, что я дожил до таких лет и только сейчас обнаружил, что на свете бывают такие женщины. — Он повернулся к Селесте Баэс: — Где вы ее взяли?

— Нашла на дороге.

— По той дороге должен был пройти я сорок лет назад! — сокрушенно воскликнул управляющий. — Как, говорите, вас зовут?

— Айза.

— Айза! — Акилес присвистнул. — Ну так послушайте, малышка: в здешних местах — льянос и сельве — я не раз сталкивался с тиграми, пумами, анакондами, змеями, дикими индейцами и угонщиками скота, но, клянусь своим тайтой [34] Тайта — отец, родитель. , никогда не имел дела с чем-то таким, что хотя бы отдаленно казалось бы мне столь опасным, как вы.

Она улыбнулась, и ее улыбка словно оживила и приумножила сияние пляшущего пламени.

— Спасибо! — ответила она. — Ваш комплимент — то, как вы это сказали, — мне льстит, но ведь это в последний раз, правда?

В ее вопросе прозвучала такая ясная и искренняя мольба, что управляющий тут же ее уловил, заглянув ей в глаза.

— Правда, дочка. Так и будет, — пообещал он.

— Половину тех, кого не унесла вода во время последнего половодья, в ближайшие месяцы убьет жажда. А тех жеребят и телят, которых вскоре после рождения не съели тигры или прочие твари, угонят в Колумбию конокрады или на них поставят свое клеймо соседи… — Акилес помолчал, заканчивая скручивать очередную из своих желтоватых сигарет. — Мы еще можем радоваться, если убережем двоих из каждых десяти животных, которые рождаются в имении, поэтому оно никогда не принесет дохода. — Он взглянул прямо на Селесте Баэс, которая сидела на другом конце длинного, тяжелого стола из каобы. — Вероятно, было бы лучше сдаться и продать его кузену.

— Ни за что! — отрезала Селесте тоном, не допускающим возражений. — Даже если я всю свою жизнь буду терпеть убытки, никогда не соглашусь, чтобы один из любимцев самуро и грифов стал в этом доме хозяином. — Она с улыбкой поблагодарила Айзу, которая переменила ей тарелку, и твердо сказала: — Причетник всю жизнь только об этом и мечтал, но умер, так и не дождавшись, а этот слизняк, его сын, мечтает о том же: вбил себе в голову, что, поселившись в «Кунагуаро», в одночасье превратится в льянеро и настоящего мужика. Ни за что! — повторила она. — Скорее кому-нибудь подарю.

— Ну тогда он и дальше будет допекать нас своими выходками.

— А мне начхать, — отрезала Селесте. — Если однажды он меня окончательно достанет, я пришлю сюда дюжину своих парней, чтобы они силой вернули весь угнанный скот… да еще кое-какой прихватили. Стоит мне выпустить когти, как Кандидито напустит в штаны, поскольку в конечном счете в его жилах течет не кровь, а церковное вино, которое пил его отец, и святая водица, которой мыла задницу его полоумная мамаша. Что он из себя представляет?