Костас Варналис - Дневник Пенелопы

Теперь я задумал сочинить эпос об Одиссее. Назову его «Одиссея».

— «Одиссею» напишу я и назову ее «Пенелопея».

— Можно кое-что сказать тебе?

— Говори.

— Неант, сын Питтака, похитил из храма Аполлона на Митилене лиру Орфея. И пошел с нею в горы укрощать диких зверей: волков, шакалов и змей. А змеи, шакалы и волки его съели. Не инструмент создает Искусство, а человек.

Как мне надоело ждать Одиссея, так и женихам надоело ждать меня! Меня! Так только говорится! Царство! И они все сильнее принуждают меня принять решение: или выйти замуж, или…

Дернуло же меня попросить Посейдона (тогда!) прибрать одного и прислать мне пятьдесят! Ведь я пошутила. И вот теперь бог Бури прислал мне точно пятьдесят — бурю в мой дом. А недавно явился ко мне и расселся на двух стульях сразу, заняв почетное место на пиршествах, первосвященник. Он говорит, что у нас — у пастыря телесного (у меня!) и у пастыря духовного (у него!) — будет наилучшее потомство.

Телемах растет, я старею скорее, чем хотелось бы. Мне тридцать два; нет, тридцать! Как я ненавижу подсчеты!

Я не могу опереться ни на Телемаха, ни на армию! Ах, если бы пришло какое-нибудь иноземное войско! Только где его искать!

Я могла бы с помощью нескольких верных пособников отравить всех женихов. Но тогда я наверняка лишилась бы трона. Можно спокойно убить пять тысяч человек из народа! Но пятьдесят архонтов? У нас вспыхнула бы народная революция!

Я решила немного оттянуть развязку и послала к ним Гомера, чтобы он спел им и постарался их убедить, что Одиссей вскоре вернется, как вернулись Менелай и Нестор!

Если они так же трусливы, как и глупы, то, может, сами уйдут из дворца. Гомер поведал им, что видел Одиссея своими глазами на острове Тринакрия, еще более молодого и красивого, чем прежде, но только мраморного. И мрамор заговорил с ним и сказал ему: «Бог Гелиос наказал меня за то, что мои товарищи зарезали его священных быков и съели их. Но через полгода срок наказания истекает. И тогда…» Дальше он не расслышал, так как в тот момент ударила молния…

— Ты видел его своими глазами? — строго спросили его женихи.

— Да! Вот этими глазами!

— Выколите их ему! — приказали они своим молодчикам. И те моментально выполнили приказ — это им раз плюнуть.

Ужас! Несчастный кричал, и как отличался этот голос от голоса, каким он пел!

Женихи же, столпившись вокруг него, хохотали:

— Теперь будешь видеть лучше…

Я очень расстроилась. Не потому, что погиб поэт. Таких найдешь сколько хочешь. А потому, что не удался мой замысел. И мне дали понять, что словами на них не подействуешь и что они решили пойти на крайности — убить даже самого Одиссея, если тот вернется!

Разгневанная и решительная, я спустилась в зал.

— Слушайте меня, вы, лучшие и прославленные повелители Итаки и других островов. Надо кончать. Я возьму в мужья одного из вас, кто бы он ни был. Но остальные пусть покинут мой дом и дадут мне слово, что помогут тому из них, кому выпадет удача, и мне навести в государстве порядок. Нам надо всем вместе противостоять нашему общему врагу — народу. Выбирать я не стану. Вы сами решите, кто лучший из вас.

— Нет, ты сама выберешь, — ответил мне Эвримах.

— Не могу, пока вы находитесь у меня в доме. Если я буду выбирать по жребию, вы опять передеретесь. Отправляйтесь сначала в свои владения, а я через пару дней пошлю за тем, кого сочту достойным супругом для себя!

— Шутишь? Выгонишь нас вон, а потом запрешь дверь? Не пойдет.

— Тогда состязайтесь между собою. Устройте гонки на колесницах, и, кто придет первым, за того я и выйду.

— Я не могу состязаться, — пробормотал первосвященник. — Я слишком толст.

— Хочешь выгнать нас другим способом? Ведь не можем же мы состязаться здесь, во дворце! Для этого нам нужно выйти в поле. Не пойдет.

— Тогда я вызываю вас драться со мною на мечах, как мужчина…

— Что ты сказала? Драться с тобою? С женщиной?

— Я сильнее вас. Кое-кто может это подтвердить! — При этих словах Антиной покраснел.

— Первый же, кто померяется с тобой силой, победит. Таким образом, вопрос стоит по-прежнему: ты сама должна выбрать…

— Я не умею обращаться с оружием, — снова пробормотал первосвященник. — Я человек божий!

А Эвримах:

— Пока мы говорим с тобой по-хорошему. Нам все равно, кто станет твоим мужем, потому что мы не собираемся отсюда уходить. Мы договорились не ссориться из-за женщины. Один из нас будет твоим мужем, а все мы — царями. Вместо того чтобы правил один, будут править пятьдесят. Мы поделим и власть и острова. Решай!

Это было как раз то, чего я боялась. И тогда я обратилась к ним с последней просьбой, пообещав, что после этого будет исполнено и их желание. Я попросила трехмесячный срок, чтобы подготовиться. И выбрать того, кого укажет мне покрывало Левкофеи.

— Пожалуйста!

Я поднялась наверх и в отчаянии бросилась на кровать. Кого выбрать? Никого из них близко я не знаю. И все они мне противны. Был бы хоть один из них более или менее привлекательным!

Мужчин узнают в любви, в выпивке и в картежной игре. В карты я не играю; вина не пью; остается только любовь. Я выйду за того, кто меня по-настоящему полюбит. А потом, когда подрастет Телемах, мы вдвоем, может быть, сумеем справиться и с остальными.

Я позвала Мирто:

— Поди сюда, дитя мое. Я тебе доверяю. К тому же ты самая красивая девушка во всем государстве — после меня. До сего времени я оказывала тебе множество милостей. Из рабыни превратила в свою наперсницу и подругу. И много раз делала вид, будто ничего за тобой не замечаю. Теперь же я требую от тебя жертвы. Ты должна давать, а я — брать.

— Все, что пожелаешь. Я готова на смерть ради тебя, но я не понимаю, в чем дело.

— Слушай, дитя мое. Прежде я не разрешала тебе спускаться в трапезную, где кушают женихи. Но теперь, в интересах династии, ты каждый день будешь спускаться вниз, чтобы прислуживать им. Все они будут приставать к тебе, даже если не будут пьяны. Ты же, не поднимая глаз, потихоньку с оглядкой будешь приглашать каждую ночь одного из них к себе в комнату. Дашь ему ключ, но с условием, чтобы он поднимался по лестнице на цыпочках, не зажигал света и уходил до зари. И не разговаривал. Потому что рядом моя комната.

— С удовольствием.

— Не спеши. Ночью ты будешь спать в моей комнате, а я в твоей. Я хочу узнать их, но так, чтобы они меня не узнали.

— Но…

— Никаких но! А когда через пятьдесят дней кончится твоя жертва — и моя, тогда я разрешу и тебе с ними познакомиться.

— Но…

— Лишаю тебя слова!

Я сама себя ненавидела. При одном воспоминании об этом меня начинает тошнить.

Все эти хлыщи голубой крови с выбритыми и напудренными физиономиями; с крашеными ногтями и губами, часами смотрящиеся в зеркало, прежде чем на них посмотрят другие; утопающие в золоте и драгоценных камнях; потомки богов и героев, без которых земля не могла бы существовать, а солнце — передвигаться по небесам, первые в сражениях и в поэзии; знатоки изящного, страстные мечтатели о прекрасном и светоче Истины, — все они были скотами. В сравнении с ними раб Дедал был человеком с душой.