Антон Соловьев - Lubvi.NET

Еще вчера перед последним экзаменом я трепетал от страха перед суровой преподавательницей по русской литературе, а теперь она была мне не страшна. Оценка поставлена, зачетка сдана в деканат, учебники в библиотеку. Я свободен. Но именно чувство того, что теперь можно делать все что хочешь, и было мне особенно противным. Конечно, я взял у старшекурсников программу по зарубежной и русской литературе на следующий семестр, чтобы почитать что-то уже летом. К тому же я уже сотрудничал с одной из московских газет, и это худо-бедно, но приносило мне кое-какой доход, к тому же еще и засчитывалось за летнюю практику. Но все это было так незначительно, так суетно по сравнению с одной страшной, чудовищной, как я тогда думал, мыслью, которая вчера посетила меня — ОНА МНЕ ТОЖЕ ВРЕТ. Это было подобно тому потрясению, когда я узнал, что моя мама, моя милая, добрая и красивая мама мне врет. И сейчас эта мысль повторилась в моей голове практически слово в слово, только вместо слова «мама» было женское имя. Но от этого мне стало еще более гадко.

Ведь в самой глубине души я надеялся, что все-таки найду, встречу хотя бы одного человека, который не будет мне врать, и тогда… тогда я тоже не буду врать хотя бы ему. И мы вместе с ним построим маленькое, совсем малюсенькое королевство правды, о котором будем знать только мы двое. Всем остальным мы будем улыбаться и врать, врать и улыбаться, а друг другу врать не будем. И это будет здорово, действительно здорово. Два журналиста (а она тоже училось тогда на первом курсе журфака МГУ) не будут врать хотя бы друг другу. В мире лжи — совсем маленькое, доброе и светлое королевство правды, и я строил его, строил его и верил. А она взяла однажды и разрушила его.

Очень часто мне в голову приходит мысль о том, что любовь похожа на религию. Язычество — это почти то же самое, что первая юношеская любовь. Чувства накалены до предела, при каждом прикосновении к любимому человеку испытываешь дикий восторг, влюбленные дают друг другу безумные и абсолютно невыполнимые обещания. Они считают, что их молодость и любовь будут длиться вечно и весь мир специально создан для того, чтобы они встретились и полюбили друг друга. Разве это не то же самое, что и возжигание костров во имя стихий мира, безумные ночные пляски, вера в леших и домовых и в то, что боги ходят где-то незримо среди нас, а может быть, и сидят за одним пиршественным столом с нами.

Любовь же настоящая подобна христианству. Где все осмысленно и продумано, где, чтобы любить, нужно принести себя в жертву, быть распятым и воскреснуть в этой самой любви. Ты готов на жертву, неважно — смерть это ради любимого человека или просто ежедневное терпимое отношение к его мелким недостаткам. Настоящая, зрелая любовь — это всегда жертва, и причем жертва взаимная, как мне сейчас кажется.

Но тогда в любви я был страшным, закоренелым язычником и мне казалось, что любимому человеку нужно говорить абсолютно все, что ты думаешь, быть искренним и честным, никогда не лгать и не изменять и при этом требовать от своей возлюбленной то же самое, а это все равно, что думать, будто вместо солнца по небу движется колесница богов, будто в воде живут русалки, а в лесу бродят единороги.

Страшное, дикое, детское язычество. Но такое прекрасное, такое красивое и манящее. Ведь не зря сейчас среди молодых людей так много неоязычников. Может быть, они хотят вернуться не только и не столько к своим корням, но к тому раннему, дикому, едва осознанному чувству любви, когда кажется, что от прикосновения любимой ты вот-вот испытаешь оргазм. Собственно, первый раз в жизни так я его и испытал. А она посмотрела мне в глаза, все поняла и сказала: «Молодой человек, вы слишком чувствительны, вам не кажется?» Когда она шутила, играла со мной, она всегда называла меня на «вы», и я ее тоже. Но мы прекрасно понимали, что это была не ложь, а всего лишь игра, игра по одним нам с ней понятным правилам. И мы играли в нее до полного исступления, до полного безумия. И нам обоим это нравилось.

Ее звали Яной, Яной Кортневой. Ей, как и мне, было семнадцать лет, и у неё, как и у меня, был ветер в голове. Она была небольшого роста, чуть полноватая, но зато уже с хорошо сформировавшейся грудью. У нее были длинные черные волосы, длинные черные ресницы, которыми она так любила хлопать, повергая меня в абсолютный восторг и смущение одновременно. Еще у нее был чуть вздернутый носик и пухленькие губы. В общем, на таких мальчишки не особо смотрят. В таком возрасте им нравятся высокие, длинноногие блондинки или игривые, веселые шатенки, или бесшабашные рыжие, с которыми не очень интересно встречаться, но зато так весело прогуливать какую-нибудь скучную пару. А Яна никому не нравилась кроме меня, и я, похоже, никому не нравился кроме нее.

Мы быстро нашли с ней общий язык, хотя, оглядываясь назад, общего-то по сути дела у нас ничего и не было, за исключением того, что оба мы были счастливыми студентами журфака МГУ, причем бюджетного отделения, что само по себе уже немало. Но тогда нам с ней казалось, что у нас все общее, что мы будто бы две половинки, которые стали одним целым. Мы иногда одновременно начинали говорить об одном и том же, нам нравились одни и те же предметы, мы испытывали презрение к одним и тем же сокурсникам. Мы дышали одним воздухом, воздухом пропахшей дорогими духами и сигаретами курилки журфака на втором этаже, где нередко коротали время.

Это вечная проблема молодых влюбленных. Им просто-напросто некуда пойти. На кафе денег нет, домой не пойдешь, там родители, будешь краснеть и стесняться, а после ухода девушки получишь кучу глупейших наставлений и комментариев. Полная свобода, стесненная лишь полным отсутствием материальных ресурсов. Так мы и жили. Я помню, как плевались сокурсники от средневековых рыцарских романов, как они ворчали, что дескать читать про Роланда и Зигфрида жуткая скукотища. И кому вообще нужны эти глупости про рыцарей и прекрасных дам, потому как это все неправда и глупости? А мы смотрели на эти книги совершенно другими глазами, глазами двух безумных влюбленных, которым было уже хорошо от ощущения, что любимый человек просто сидит в одной аудитории с тобой.

И мы от нечего делать читали с ней по ролям «Кольцо Нибелунгов», читали старый, толстый, потертый том «Смерть Артура» Томаса Мэлори, а потом смеялись над остроумной пародией Марка Твена. И она курила тоненькую сигарету не в затяг, чтобы просто казаться в моих глазах взрослей. А однажды мы залезли с ней на крышу одного старого дома и там целовались. И нам было здорово, и я чувствовал, что еще немного — и потеряю от счастья сознание.

Я читал ей наизусть Лорку, и Петрарку, и Хайяма, которого полюбил еще в школе. А она смотрела на меня восхищенными, огромными карими глазами и целовала меня в мочку уха, и о большем мы с нею даже и не думали. Нам и так было хорошо. И однажды она заплакала просто от счастья, когда в холодной зимний вечер мы шли с ней к станции метро «Охотный ряд» и я сказал ей, что вот прямо сейчас сниму с неба луну и подарю ей. И она просто заплакала, и слезы были как льдинки, и я слизал горячие капли языком, и мы обнялись и шли дальше вместе. И мы были счастливы, потому что у нас было свое маленькое королевство без лжи. Во всяком случае, так думал я.