Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

– Что… тут… смеш-но-го? – Хойт был так увлечен делом, одной рукой прижимая девушку к себе, а другой, лежавшей на ягодицах, направляя движение ее бедер, что слова вырывались у него изо рта тоже в такт музыке, в ритме их общего с Шарлоттой движения.

Это развеселило ее еще больше.

– Ну… ну… что… что? – все так же прерывисто спросил Хойт.

– Ты не заметил? Настоящее стадо голштинских быков… – Шарлотта понимала, что он вряд ли имеет понятие, о чем речь, но как же это все-таки было смешно! – Голштинская порода, знаешь? Черная с белыми пятнами! Голштинские бычки в «бабочках»… – Это повлекло за собой новый взрыв смеха.

Хойт отреагировал на ее остроумную шутку вроде бы нелогично и вместе с тем предсказуемо. Если до этого хотя бы одна его рука лежала у девушки на спине, в обычной для бальных танцев позиции, то теперь он опустил ее ниже, так что обе его ладони оказались на ягодицах Шарлотты. Он стал прижимать их и всю нижнюю часть ее тела с такой силой, что Шарлотта непроизвольно включилась в этот безумный чувственный ритм. Вскоре его дыхание стало хриплым, а потом Хойт и вовсе запыхтел. Да, он был без ума от нее, опьянен ею – Шарлоттой Симмонс! Девушка откинула голову и посмотрела в лицо Хойту. Его глаза были закрыты. Все его существо – самое крутое из крутых существо во всем Дьюпонте – было охвачено сейчас только одним желанием: быть с нею, с Шарлоттой Симмонс! Потом одна рука Хойта вновь скользнула ей на спину, удерживая девушку, чтобы она не смогла отодвинуться от его тела, а другая ладонь нырнула под волосы, легла Шарлотте на затылок. Он чуть наклонил голову и поцеловал Шарлотту глубоким поцелуем взасос: не просто прижался губами к ее губам, но, казалось, хотел оторвать и проглотить их… и, конечно, его язык оказался у нее во рту. У Шарлотты мелькнула мысль, что, наверно, целоваться вот так на людях не слишком прилично, но практически в то же время она испытала блаженное чувство нужности и желанности: Хойт усыпил ее бдительность и вонзился своим языком прямо ей в рот, словно это был не язык, а он сам. Шарлотта непроизвольно подалась вперед и прижалась к нему еще сильнее – если это было вообще возможно, – и даже почувствовала металлическую пряжку его пояса… почему она такая большая?… Кусок металла вжимался в нее прямо через тонкое платье… впрочем, Шарлотте сейчас было не до этого. Поцелуй, казалось, будет длиться вечно. Ладонь Хойта перестала удерживать ее голову и заскользила по телу Шарлотты вниз, сначала по боку, вниз до подвздошья, потом вверх до подмышки, а потом к животу, затем еще ниже, до самой ложбинки, и снова вверх до груди, которую Хойт обхватил сбоку, там, где она не была прикрыта платьем, и притянул ближе к себе. Когда их губы наконец разъединились и гигантский, словно живший своей самостоятельной жизнью язык Хойта куда-то подевался из ее рта, Шарлотта почувствовала, что земля качается у нее под ногами. Окружающее пространство все развалилось на отдельные куски, словно мозаика: стадо черно-белых голштинских быков в «бабочках» трется, трется, трется, трется о своих первоклассных телок… Вспышка: Ай-Пи трется, трется не вместе с Глорией, а против ее воли; лицо у нее холодное, как у статуи, глаза смотрят в сторону под углом градусов сорок пять от издающего тяжелое пыхтение рта Ай-Пи… Кусочек мозаики: Вэнс трется, трется, трется, его губы зависли всего в дюйме от уха Крисси, больше он не властелин Сент-Рея, а мальчик, которого пасет, пасет, пасет, пасет, пасет Крисси… А в это время ищущая приключений рука Хойта скользнула туда… в то место… которое Анаис Нин назвала дельтой Венеры… и Шарлотта хотела, чтобы руки Хойта были там, хотела, чтобы он прижимал ее к себе, хотела, чтобы он вонзался ей в рот своим большим и круглым, как батон салями, языком, хотела, чтобы они это видели, все Крисси, Хиллари, все эти заносчивые девчонки-снобы с именами на «и»… пусть видят, что крутой парень… самый крутой… влюблен в нее… ей хотелось, чтобы это движение, этот танец, эта любовь продолжались вечно в этом мире, где земля под ногами кружится в темноте, а свет выхватывает маленькими белыми пятнышками лица стариков, которые стоят там наверху, на балконе, завидуя и сожалея.

Каждые… сколько?… полчаса?… их обессоленные и обезвоженные, вспотевшие тела требовали отдыха, и они с Хойтом садились за один из столиков на углу танцпола и что-нибудь выпивали. Шарлотта успела прийти к совершенно определенному выводу: вино – это очень даже вкусно. Это не то что водка, и потом у него есть одна приятная особенность: даже когда тебя качает и в голове шумит так, будто ты стоишь под водопадом, вино можно пить смело, не опасаясь, что закачает еще сильнее, а водопад загремит еще громче. Вино бодрит, оживляет твое тело и помогает понять, что нечего стыдиться своей любви: на самом деле надо ею гордиться. В общем, она сумела одолеть всю застенчивость девочки, выросшей в маленьком городке на высоте 2500 футов над уровнем моря.

Вэнс и Крисси уселись за столик, подозвали маленького полковника и заказали текилу. Вэнс так вспотел, что его красивый воротничок промок и сбился гармошкой. Даже безупречное и бесстрастное лицо Крисси раскраснелось и больше не выглядело таким презрительным. А Вэнс обратился не к Хойту, а к Шарлотте, причем по имени – да-да, по имени:

– Шарлотта, ты, наверно, никогда еще не была на вечеринке в обществе этого хренова Ангела Ада? – Он кивнул на Хойта.

Она больше не чувствовала себя застенчивой мышкой и за словом в карман не полезла:

– Никакой он не Ангел Ада! Он обыкновенный голштинский бычок, только в «бабочке»!

Вэнс и Крисси несколько секунд вопросительно смотрели на нее, не понимая, в чем тут фишка. Затем они медленно повернулись друг к другу, подняли брови и расплылись в улыбках, означающих: «Въезжаю, въезжаю!»

Вэнс обернулся к Хойту:

– Вот это завернула, охренеть, сразу и… и… не догонишь! Она всегда так прикалывается, Хойто?

Все трое – Вэнс, Крисси и Хойт – просто покатились со смеху. Они не смотрели на нее, но на этот раз Шарлотту это не обидело. Она сидела за столиком и радостно улыбалась, страшно довольная собой. Еще бы! Они оценили ее шутку! Оказывается, и она может быть остроумной даже с их снобистской точки зрения. Значит, еще один этап обряда посвящения в свои пройден!

Все это время Хойт не убирал своей руки. Они с Вэнсом заговорили, но Хойт не позволял Шарлотте отодвинуться хотя бы на дюйм, обняв ее за плечи, притянув к себе – практически чуть не оторвав от стула! – и, наклоняясь к ней, вне всякой связи с темой разговора спрашивал, обращаясь к Вэнсу и Крисси: «Ну что, разве не классная у меня девушка?» Он все время повторял одну и ту же фразу, и наконец она откинула голову и взглянула на него притворно сердито, словно говоря: «И почему ты всегда такой вредный?»