Артем Ляхович - Заговор

Я тогда чуть не помер на месте. Был бы я девчонкой — и отпевал бы меня дядюшка Яцека… Обернулся — точно: захлопнулась перегородка.

Стою в каком-то подвале без окон, рядом — дверь, и оттуда свет. Иду туда. Вокруг — шкафы, древние, все в пыли, но не полный бардак, как в замке, а просто все немного заброшено. Иду на свет, комната за комнатой, двери все незаперты… и поднимаюсь вдруг к выходу. Я сразу понял, что это выход.

Дергаю — закрыто.

Ну, теперь точно приехали, думаю. Однако же сдаваться без боя нельзя, и я толкнул дверь. Раз толкнул, другой, третий, всей своей слонячьей силой толкнул… и вылетел вместе с дверью! В ней петли проржавели, видно, и раскрошились, потому что дверь повисла на замке. Встал, вижу — коридор и выход! И тут же слышу шаги…

Вот тут меня как прижгло, и как рванул я к двери! Выскочил на улицу — свет ослепил сразу, даром что привыкал минут пять уже. Но я все равно каким-то нюхом понял, куда бежать: вокруг был двор, и дальше — ворота. На мое счастье они были открыты, потому что…

(здесь заканчивается запись за 26 августа)

Хоть и холодно, а весна! Мокрый, весенний, особенный воздух. Черт, как же хочется (зачеркнуто) (снова зачеркнуто) насрать на них на всех и уйти. Все равно куда. На край земли.

Например, к углу Длугой и Свентокшижкой [5] Названия улиц по-русски — Длинная и Святокрестовская. (хе-хе-хе). Фаина. Фаня. Фанця. Ну, это чересчур: Фани с нее достаточно. Любопытно: неужели она боится собак меньше, чем я? Ну, если быть откровенным (наедине с собой), то я не боялся: элементарная осторожность. У растреклятого пана Брыли такой Дзыга, что вступать в открытый бой было бы в высшей степени неосмотрительно. Целый квартал драпал от проклятой псины, дьявол. Хорошо, что наших не было…

Но Фаина-то все равно вышла и пошла на нее. Не ОТ нее, а НА нее. Ради меня, мальчишки. Незнакомого.

Ну, все равно поганый зверюка цапнул не ее, а меня. Сам-то я могу драпать, для себя, а когда девчонка идет, как дурында, на верную смерть, это ведь уже совсем другое дело. Весело вышло: сам драпал, сам же и оттаскивал Фаню, и загораживал. Вот если б не вылезла, когда не надо, все хорошо было бы! Вечно эти девчонки…

Тоже мне, героизм. Хотя — она ж не знает, кто такой Дзыга. Что он порвал когда-то Фрицека Лесснера. Не знала, вот и вылезла. А так — убежал бы спокойненько, как убегал уже тыщу раз.

И не встретил бы Фаню.

Мда. Хорошо, что Агнешка никогда не прочитает этот дневник.

Нет, все-таки не зря я таскался весь день у озер и болот.

Во-первых, будем рассуждать здраво: к Фане я пойти не могу, не в наших обычаях надоедать. Хоть отец и надоел смертно со своими поучениями, но все-таки я — Слонецкий, и родовая плесень, со всеми ее представлениями о шляхетном поведении, осела и во мне. Ну что подумает Фаня, если я заявлюсь к ней?!!

В школу пойти — тоже не могу: как я буду там сидеть?

По городу слоняться осточертело (хоть я и Слон, хе-хе). Выход один: прочь, на край света, на болота!

Во-вторых… Болота понимают меня. А я их. И озеро. Они единственные, кто понимает меня. Весна, все оживает, выпрямляется, набухает влагой, как слезами — и радуется, радуется… А я тоскую. Но болото понимает мою тоску, с ним хорошо тосковать. И озеро…

Ни один дурак не пойдет туда, куда ходил я. Думал, что уже подзабыл свои тропочки, кочечки, гиблые дорожки… Нет, все помню, все по-прежнему — и пень, где живут ужи, и толстые кочки, где полтора метра прыжок, и вот тот самый тайный лаз в камыши, куда не полезет даже Дзыга… Как я там, у самой воды, под вербой сидел — и все ждал, когда всплывет ундина. Идиот был, шкет, а вспомнить приятно…

И сейчас… Хоть и попало за грязь и насморк, и за руку, что не перебинтовал — но на душе легко. Тоскливо и легко. Фаня, Фаня, Фаня.

Хоть и горло распухло, как мертвяк, а хорошо, что я побывал у Фани.

Даже не верится, что все это было.

Лежу в постели и честно, без жуликов болею. Пропитался весь чаем с малиной и стал влажный, как болото, так что из меня по ночам, наверно, малинник будет расти.

Ну и что, что она жидовка? Жиды тоже разные бывают. Вон отец обедает с паном Рубинштайном. А почему? Честный человек потому что, шляхетный. У них тоже свой гонор есть. Фаня — шляхетная, настоящая. Она могла бы быть мужчиной, рыцарем, хоть и тоненькая, и глаза у нее, как темные тюльпаны. В ней сила есть, она где-то внутри нее, глубоко… Голос нежный, как у птички, но и сила. Как она читала Словацкого, «с вами жил я, и плакал, и мучился с вами, равнодушным не помню себя ни к кому»!!..

Я сейчас тоже пробую читать, но у меня совсем не так получается, кисло. Фаня, Фаня, Фаня!!!!!

А Яцек дурак и попугай.

На дворе весна, все дышит и сверкает, а я тут болею. Фаня, Фаня…

А хорошо, что Австрия теперь — часть Германии [6] Имеется в виду «аншлюс» (присоединение) Австрии к нацистской Германии, фактически — оккупация Австрии Германией 11–12 марта 1938 г. Эта оккупация позиционировалась гитлеровской пропагандой как «воссоединение всех немцев в едином рейхе». . И все люди, которые говорят по-немецки, живут теперь в одной стране. Еще, правда, Швейцария, но пан Гитлер быстро ее прищучит, с ее «нейтралитетом». Настоящая сильная рука! Эх, если бы наша Родина снова стала Великой Речью Посполитой, как при Ягеллонах! [7] Ягеллоны — королевская династия литовского происхождения, правившая Польшей в 1386–1572 г.г. Подсолнух немножко напутал: «Речь Посполитая» — государство с выборным королем — возникло в 1569 г. Вероятно, путаница возникла оттого, что пафосные фразы о Ягеллонах и Речи Посполитой смешались в голове Подсолнуха в единый образ «золотого века Польши». и все земли, где звучит польская речь, стали бы одной Державой, одним единым. Пан учитель говорит, что скоро пан Гитлер поможет нам и все наши земли вернутся к нами, все наши Восточные Кресы [8] Восточные Кресы — польское название территорий, лежащих к востоку от польской границы (Белоруссии и Украины) и отошедших к СССР. Однако большая часть территорий, утерянных Польшей, принадлежало тогда Германии. Разумеется, Гитлер никак не был заинтересован в возвращении этих территорий Польше, как и в присоединении к ней советских Восточных Кресов. — от Минска до Прута.

Агнешка все время ходит ко мне… Фрукты носит, чтоб поправлялся.

Как надоело, и жалко ее.

Была опять.

Я вот думаю: может, я зря тогда рассказал ей?.. Но не мог же я, в самом деле, не камень у меня в груди: она так плакала, и так улыбалась, что я живой… И Збышек рассказал мне, как она кричала тогда, и хотела прыгать в дырку, и на Збышека с Яцеком кричала, что они трусы; и как они ее держали, а она билась… Ну, она дурында, а они все правильно сделали: сразу побежали за взрослыми, чтоб веревка и все такое. Это был единственно правильный выход с их стороны — они ведь не знали про тоннель, и что я вылез в подвалах городского архива…