Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево

Белокурого мальчика в пижаме с медвежатами даже в толпе углядеть не сложно, и я уже вовсю фантазировала, что работорговцы сделают с пятилетним белым ребенком. Сложившись пополам, я обхватила себя руками — боже, боже, боже .

Люди смотрели на меня, но никто не останавливался. Они шли мимо, отводя взор, — в точности как и я отводила глаза от прокаженных и жалких жилищ. Мартин как-то рассказывал, что они думают о белых женщинах, за одно неверно понятое слово в адрес которой могут арестовать. Здесь, когда видишь белую женщину, лучше всего пройти мимо. В этом водовороте проносившихся мимо сари и курт меня захлестнула такая паника, что я полностью потеряла над собой контроль.

Легкие отказывались принимать воздух. Я попыталась сделать глубокий вдох, но грудь сдавило тисками. Боже, боже, боже . Кружилась голова. Я снова открыла рот, чтобы вдохнуть, но тиски сжались еще плотнее. Я подняла руки, но это не помогло. Перед глазами замелькали яркие блики, сердце сбилось и стучало с запинкой. Перед глазами все поплыло, цвета и звуки сплелись воедино; я жадно глотала воздух, не в силах пропихнуть его в легкие. Задыхаясь, почти ничего не видя, я побрела к телеграфной станции.

Мартин не стал терять время. Не прошло и пары минут, как он позвонил в полицию и отослал на поиски Билли половину персонала. Потом втроем, с Уокером, мы отправились в местный полицейский участок, котвали, чтобы написать заявление, после чего, опять же втроем, составили компанию полисмену, невысокому тучному мужчине в черном тюрбане и форме цвета хаки, который стал опрашивать людей. Он разговаривал с торговцами и покупателями, рикшами и домохозяйками, останавливался у храмов, лачуг, магазинов и лавочек. Билли никто не видел.

— Как такое возможно? — простонала я. — Как возможно, что никто не видел белокурого мальчика в пижаме?

— Дело весьма деликатное, Эви. — Уокер почесал бороду. — Даже если его кто и видел, вряд ли он в этом признается: за этим вполне может последовать обвинение в похищении.

— Нет! Никаких обвинений! Мы даже заплатим вознаграждение… скажите им!

— Да, — подтвердил Мартин. — Никаких обвинений. Крупное вознаграждение.

— Хорошо. — Уокер опять поскреб бороду.

Обещанием вознаграждения в Индии вопросы не решаются, требовался бакшиш. Мартин вытащил бумажник, но денег оказалось мало, поэтому мы помчались домой, где я опустошила банку из-под чая, пока едва ли не силком впихивала рупии в ладони. Первыми за деньгами протянули руки полицейские, что удивило меня, но лишь меня одну. Мы останавливали людей на улицах, окликали рикш и возниц экипажей, и всем Мартин протягивал рупии. Он совал банкноты в руки и карманы, но никто ничего не знал. Фотография и не требовалась. Светловолосый пятилетний мальчик в пижамке — такого описания было вполне достаточно.

Мне хотелось, чтобы магазины побыстрее закрылись, а улицы опустели. Я надеялась, что, когда рассеются эти толпы, поиски станут легче. Но улицы в Индии не пустеют ни днем ни ночью, и в какой-то миг вид толпы разъярил меня. Как было бы хорошо, если бы все эти люди застыли на месте, расступились, разошлись по домам, сделали хоть что-нибудь .

Мартин и Уокер совещались с полисменом, и я протолкалась к ним:

— Вы не должны обсуждать ничего без меня. Это мой ребенок.

Мартин взял мои руки в свои:

— Милая, есть одно место, которое нужно проверить, но я не уверен, что тебе следует идти туда.

— Если Билли может быть там, я иду с вами.

— Это рынок рабов.

У меня подогнулись колени, но я сказала:

— Пошли.

Вслед за полисменом мы начали спускаться по каменным ступеням все более и более узких лестниц, петляя и поворачивая, поднимаясь, спускаясь и вновь поднимаясь, и я понимала, что в одиночку мне никогда из этого лабиринта не выбраться. На одной из улочек, где над гниющими отбросами кружили полчища мух, полисмен остановился.

— Это здесь. — Он стоял у входа в проулок столь узкий, что даже в разгар дня там царила непроглядная темень.

Мартин вгляделся в темноту.

— Эви, ты уверена? Уокер может подождать с тобой здесь.

— Уверена. — Я шагнула вперед.

Низенький полисмен посмотрел на меня печальными глазами и качнул головой:

— Простите. — Он выглядел таким беспомощным, что мне даже стало его немного жаль. Этот человек не хотел, чтобы я шла с ними, но не знал, как отказать настойчивой мемсаиб. — Госпоже не стоит туда ходить.

Наверно, он вел себя даже по-рыцарски, было заметно, что ему несколько неловко разговаривать с белой женщиной. Но сейчас для меня имело значение только то, что Билли может быть где-то рядом. Я повернулась к Мартину:

— Скажи ему, чтобы перестал извиняться и вел нас дальше. Сейчас важна каждая минута.

Мартин кивнул ему, и полисмен тяжело вздохнул.

— Только осторожно, хорошо? — попросил он, указав вниз. Я пригляделась и увидела черный ручеек нечистот, змеившийся посреди проулка. — Мне жаль, — сказал он, — но госпоже придется пройти здесь. — Перешагивая через вонючие лужицы, он начал медленно спускаться в темноту.

Я последовала за ним, стараясь не наступить ни во что; в лицо бил отвратительный смрад. Сзади доносились осторожные шаги Мартина и Уокера; когда все останется позади, нужно обязательно выбросить обувь. Мне стало стыдно, что в голову лезут столь ничтожные мысли. Я кляла себя за мелочность, и тут полицейский вдруг остановился перед покосившейся деревянной дверью, и я едва не врезалась в него в темноте.

— Туристы на этот рынок не допускаются. Если что — вы пришли покупать. О’кей?

Я вновь ощутила слабость в ногах, Мартин быстро сказал:

— Да-да, конечно.

Полицейский как-то по-особенному постучал, изнутри донесся недовольный голос, но дверь все же приоткрылась. В щель выглянула женщина, недоверчиво осмотрела нас. Меня обдало резким запахом чеснока и чадом горчичного масла.

Полицейский зашептал ей что-то, женщина не спускала с меня густо подведенных сурьмой глаз. Потом, презрительно махнув рукой, словно отгоняя назойливую муху, бросила:

— Нет.

Полицейский вновь зашептал, но Мартин отодвинул его в сторону и сунул женщине в руку пачку рупий. Пересчитав деньги, она еще раз неприязненно глянула на меня, впустила нас и узким, провонявшим чесноком коридором провела во внутренний дворик. Словно уставшая рабочая лошадь, женщина медленно брела впереди, и я подумала, уж не рабыня ли и она сама.

В ее дом (если это был ее дом) попасть можно было лишь по этому чесночному туннелю. В дальнем конце дворика, у черного провала в стене, прямо на земле, безмолвно и неподвижно сидело шестеро детей. Дневной свет почти не проникал сюда из-за натянутого над двориком тента — несомненно, защищавшего от любопытных глаз, — и во дворе царил зловещий сумрак. Газовые лампы отбрасывали слабый желтый свет; несколько мужчин в длинных балахонах, джелаба, и широких штанах тихо разговаривали о чем-то в углу. Когда мы вошли во двор, они разом уставились на меня и зашушукались. Я отчетливо различила слова «белая мемсаиб», но не могла сказать, что их оскорбило больше — цвет моей кожи или мой пол. Мы не стали подходить, и мужчины вернулись к своему разговору.