Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи

— Они идут в лес Элиаша, — сообщила она, запыхавшись.

Две женщины помогли ей присесть на мшистых камнях и поднесли кружку воды.

Прошло несколько минут, коренастый человек в надвинутой по самые уши выгоревшей шляпе торопливо прошел с обеспокоенным видом в сторону мельницы. Они видели, как он шагает, и следили за ним с озабоченным видом.

— Несчастье свалилось на него, — сказала одна из женщин. — Теперь оно коснется всех. Начали они с леса Элиаша. За ним последуют и другие.

В этот день Мануэл Рату получил ряд сведений. Началось нападение корпорации на окрестные сосновые леса. Сам Валадиньяш, уже действовавший в бору Элиаша, нагло угрожал крестьянам.

С наступлением вечера Мануэл Рату вернулся домой и в то время, как на очаге варился бульон, поговорил с женой и дочерью. Нельзя терять времени. Они должны немедленно распространить листовку. Эта листовка призывала крестьян собраться в тот же день в Алдейе ду Мату, чтобы выступить против клеймения и рубки сосновых лесов. На следующий день будет уже поздно.

— Отец, — спросила Изабел, краснея, — я тоже пойду?

— Пойдешь.

— А мать?

— Мать?

Черные глаза Жуаны живо блестели при красном свете племени. Худое лицо ее казалось сейчас красивее, моложе и так походило на лицо Изабел.

— Твоя мать тоже пойдет, — твердо ответил Мануэл Рату.

За едою они наметили выйти поздно вечером, когда все в поселке уже будут спать. Оживили огонь в очаге, подложив сухие поленья, и уселись вокруг, чтобы скоротать время.

— Я бы хотела, чтобы меня арестовали… — сказала неожиданно Изабел, нарушив тишину, говоря как бы сама с собой.

— Что за дурочка эта девчонка, — заметила Жуана.

Мануэл Рату подгреб к огню несколько отскочивших угольков.

— Отец, — настаивала Изабел, — если бы меня арестовали и я держалась бы стойко, то могла бы я вступить в партию?

— Ты вступишь в нее и без ареста, — ответил Мануэл Рату. Поднявшись, он открыл дверь и вышел.

Мануэл прислонился к стене дома, и дочь подошла к нему. Сумерки уже сгустились, хотя над горизонтом еще виднелась узкая бледная полоска заката. Ясный и тихий воздух стал прохладным. В одном из домов со скрипом открылся в вечернем сумраке освещенный прямоугольник двери. Какая-то фигура заслонила его на мгновение, потом прямоугольник снова стал виден, затем его заняла другая фигура.

Шум выплеснутой воды, плохо различимый женский голос, стук деревянных башмаков по каменным ступеням. Наконец освещенный прямоугольник показался еще раз, и черная, тихая ночь окутала все вокруг.

Мануэл Рату и Изабел вернулись в дом. Мануэл устроился на скамеечке, а Изабел присела на корточки около матери. Так они и оставались, молчаливые, дремлющие при тусклом свете очага, пока Жуана не уснула. Хотя Изабел и старалась противиться сну, однако под конец тоже задремала, положив голову на плечо матери. С мрачным, хмурым лицом Мануэл Рату продолжал водить палочкой, неустанно подгребая к огню отскочившие угольки. Время от времени он бросал ветку или сучок и наблюдал, как огонь охватывает сухие дрова. Так тянулось время. Потом он встал, взглянул на жену и дочь и вышел, осторожно закрыв за собою дверь.

Похолодало. Рассовав по карманам пачки листовок, Мануэл Рату зашагал по полям и лескам, пока не выбрался на песчаную дорогу, которая еле виднелась в темноте. Дальше он остановился, осторожно укрепил листовку на ветке куста и тут же вернулся на дорогу. Миновав лес, остановился перед уединенным домиком на лужайке среди деревьев. Положил листовку на ступеньку и, чтобы бумагу не сдуло ветром, прижал ее камнем, заранее подобранным на дороге. Следуя по межам огородов, обходя небольшие лужи, которые ночью походили на какие-то ямы, Мануэл Рату остановился перед решетчатой калиткой, светлое дерево которой было издали видно в темноте. Он стал прикреплять листовку, собака беспокойно зарычала.

Мануэл Рату кончил прикреплять бумагу и отступил в ночной мрак. Лай собаки стал громче, видимо, она перепрыгнула через ограду. Заскрипела дверь. Кто-то вглядывался в темноту. Мануэл Рату отступил еще дальше в глубь леса.

Собака не успокоилась, но Мануэл Рату сумел быстро уйти. Наконец он выбрался в оливковую рощу, которую пересек прямо в направлении к своему дому. Когда он подходил к двери, вдали еще слышался громкий лай собаки.

Изабел проснулась вскоре же после того, как отец вышел из дома. Обнаружив его отсутствие, она предположила, что он направился в спальню. Подождала несколько мгновений, прислушиваясь, пытаясь уловить какой-либо шум, свидетельствующий о присутствии отца в соседней комнате. Ничего не услышав, она вскочила и позвала шепотом:

— Отец!

Подбежала к выходу и выскочила из дома.

— Отец! — повторила она тихим голосом, который ясно и тревожно раздался в спокойной и холодной ночи. — Отец! — еще раз повторила она, и ее согревшееся у очага тело охватила дрожь.

Она вернулась внутрь дома. Мать все еще спала, и Изабел снова пристроилась к ней, негодующая и разочарованная. Как это возможно, что отец поступил так? Как возможно, что, пообещав взять ее с собой, он тем не менее оставил ее заснувшей и ушел один? Она могла ожидать чего угодно, только не этого. От всех, кроме отца. Что теперь делать? Разбудить мать и лечь обеим спать? В сущности, что им сейчас делать здесь, у очага? Но нет, она не могла разбудить мать. У нее не хватит мужества сказать ей, что отец обманул их и отправился один разносить листовки. Ей было стыдно за отца, за мать, за себя. Слабое пламя очага замирало, пока не остался лишь тусклый свет углей. Подавляя желание заплакать, остро переживая каждую минуту ожидания, Изабел настроилась провести тут всю ночь. Много позднее она услышала шаги снаружи и, не двинувшись с места, распознала во тьме очертания фигуры отца, появившегося у двери. Как он будет оправдываться? Какое даст объяснение? Она притворилась спящей. Почувствовала, что отец приближается, подходит к ним. Затем рука отца коснулась ее виска, и вслед за тем он осторожно похлопал ее по лицу. Слова Мануэла Рату, сказанные серьезным и размеренным голосом, заставили беспокойно забиться ее сердце.

— Изабел, пошли!

Снаружи они остановились на мгновение у двери. Мануэл Рату до этого ходил размещать листовки у отдаленных домов, а сейчас он вернулся, чтобы с женою и дочерью распространить их в самой Вали да Эгуа. Спотыкаясь на неровной земле оливковой рощи и петляя между деревьями, они добрались до последнего дома, стоявшего в укромном месте. Здесь, возле зарослей колючих кустарников, они остановились, прижавшись друг к другу, напрягая слух и широко открыв глаза, угадывая то, чего не могли рассмотреть.