Илзе Индране - Камушек на ладони. Латышская женская проза

version="1.0" encoding="utf-8"?> prose_contemporary Илзе Индране Регина Эзера Визма Белшевица Дагния Зигмонте Айя Лаце Андра Нейбурга Гундега Репше Лайма Муктупавела Нора Икстена Инга Абеле Камушек на ладони. Латышская женская проза

…В течение пятидесяти лет после второй мировой войны мы все воспитывались в духе идеологии единичного акта героизма. В идеологии одного, решающего момента. Поэтому нам так трудно в негероическом героизме будней. Поэтому наша литература в послебаррикадный период, после 1991 года, какое-то время пребывала в растерянности. Да и сейчас — нам стыдно за нас, сегодняшних, перед 1991 годом. Однако именно взгляд женщины на мир, ее способность в повседневном увидеть вечное, ее умение страдать без упрека — вот на чем держится равновесие этого мира. Об этом говорит и предлагаемый сборник рассказов. Десять латышских писательниц — столь несхожих и все же близких по мироощущению, кто они?

Вглядимся в их глаза, вслушаемся в их голоса — у каждой из них свой жизненный путь за плечами и свой, только для нее характерный писательский почерк. Женщины-писательницы гораздо реже, чем мужчины, ищут спасения от горькой реальности будней в бегстве. И даже если им хочется уклониться от этой реальности, они прежде всего укрываются в некой романтической дымке фантазии, меланхолии или глубокомысленных раздумьях. Словно даже в бурю стремясь придать смысл самому тихому вздоху и тени птицы. Именно женщина способна выстоять, когда все силы, казалось бы, покинули ее, и не только выстоять, но и сохранить пережитое в своей душе и стать живой памятью народа. Именно женщина становится нежной, озорно раскованной, это она позволила коснуться себя легким крыльям искусства…

1.0 — создание файла Леда777

Конец 80-х и начало 90-х гг. XX века ознаменовались в латышской литературе страстным обращением к исторической тематике, порой на грани документалистики. Автобиографическая проза, воспоминания, мемуарная литература, история рода, повествования о судьбах — за разнообразием обозначений таится общность, суть которой коренится в индивидуальном проявлении исторических судеб народа. Бурно расцветшее ответвление прозы, в художественном плане нередко самодеятельное, заменяло тогда еще не написанную историю латышского народа XX века и выражало чувство национальной ущемленности, которое долго заглушалось при советском режиме, однако не утихало. Достойны уважения многие прозаические произведения, авторы которых словно стремились исполнить свой долг перед современниками; прежде всего следует отметить труд всей жизни Мелании Ванаги «Собор душ» в шести книгах. Самобытна автобиографическая книга Агате Несауле «Женщина в янтаре» — критики ее называют романом, книга первоначально выходила на английском языке в 1995 и 1996 годах, а в 1997 году переведена и издана также на латышском. Автор дала своей книге поясняющий подзаголовок — «Врачевание ран, нанесенных войной и изгнанием». Это яркое повествование об испытаниях, постигших беженцев после второй мировой войны, беспощадный, неприкрашенный рассказ об увиденном глазами ребенка и пережитом бессилии в мире жестокости. В латышской литературе это произведение стоит особняком.

Наряду с тем обострилась тяга к вымыслу, который охватывает глубинные взаимосвязи и более приближает к истине, чем полудокументальные и даже документальные пересказы событий недавнего прошлого. В начале 90-х гг. в художественной прозе появляются первые произведения, в которых делается попытка объединить напряженные ритмы истории XX века с традицией латышского классического романа. Для латышской литературы характерны черты традиционной литературы крестьянской нации. Одна из наиболее ярких — ощущение единства бытия, связи человека с землей, природой, трудом, Вселенной, Богом, отсюда вытекают и философичность, и созерцательность, и жизненность. В художественных структурах это проявляется как присутствие мифологических представлений, как отлаженный, упорядоченный мир в качестве идеала, как традиция и символика красок и относительно взвешенных эмоций, присущих полосе умеренного климата. В то же время исторически сложившийся на территории Латвии хуторской уклад породил характерное для латышей индивидуалистское мироощущение, нередко граничащее с эгоизмом, и доминанту модели патриархального мышления: семья, род как высшая ценность, центр, а порой — и как единственная ценность, замкнутая система, противопоставляемая другим системам. Подобный взгляд уже близок к сакрализации семьи. Это ощущение точно сформулировала матушка Адиене из романа Д. Зигмонте «Осень» (1994): «Моя церковь — это мой дом, и мое богослужение — когда я о своих хлопочу».

Трилогия Д. Зигмонте «Адиени» (1993–94), в которую входит роман «Осень», также стала одним из первых произведений, в которых художественными средствами обобщается исторический опыт, хотя и его основу составили судьбы семьи самой писательницы.

В латышской литературе конца XIX и начала XX в. появляются контрастирующие с идеальным миром устойчивых ценностей и гармонии образы горожан (фанатичный альтруист, труженик, как «сын вдовы» у Плудониса, интеллектуал уайльдовского типа с его «изящными недугами» — по А. Упиту, аморальный бизнесмен), отражающие как начало урбанизации среды обитания латышей, так и влияние западноевропейских философских течений на художественное сознание латышского народа. Сейчас, на пороге нового тысячелетия, латышская литературная практика щедро демонстрирует проявления, характерные для урбанизированной среды, — раздробленность сознания, присущую постмодернистской литературе насыщенность текстов цитатами и заимствованиями, стремительную, почти кинематографическую сменяемость ракурсов и кадров. Однако даже в этой калейдоскопичности присутствует ядро ценностей, к которому латышские прозаики возвращаются снова и снова.

Можно допустить, что восьмивековая борьба за выживание нации и государственную самостоятельность развила в латышах способность поставить дальнюю цель и выждать, умение быстро действовать, когда предоставляется возможность, упорное, даже жестко фанатичное следование идее.