Владимир Файнберг - Кавказ без моря

— Давайте, вечером заеду за вами? Надя приглашала ужинать.

— Созвонимся. Ты домой? Передай ей привет, поцелуй детей.

— Я на киностудию. Под задним сиденьем — выделанная шкура барана для Вадима Юрьевича. Вчера, пока вы были у епископа, съездил в аул на другой стороне перевала, достал у одного ингуша.

…Иду по выстланной плитами дорожке через старый сад к зданию гостиницы, ловлю себя на чувстве острой зависти. Почему‑то и мне захотелось увезти с собой в Москву шкуру барана! Вот ведь как я устроен! Зачем она мне нужна? Что я с ней буду делать? Да если бы и была нужна. Ведь Вадим примет шкуру, как дар, а если и сделает вид, что хочет заплатить, Хасан ни в коем случае не возьмёт ни копейки. Все они привыкли паразитировать, эти заслуженные артисты! Слава Богу, я не такой. Своих дельфинчиков, в конце концов, заработал!

Старший лейтенант подаёт через стойку ключ от номера, сообщает, что вчера мне несколько раз звонил некий Вадим Юрьевич, а сегодня с утра — директор киностудии.

«Опять хотят заставить что‑нибудь переделывать в сценарии, — думаю я, поднимаясь по лестнице, проходя по коридору к своему номеру. — Конца этому не будет. Хасан прав. Забрать сумку с барахлом и — в аэропорт, пока снова не затянуло в это болото!».

Отпираю дверь. Прибрано. На столе две вазы. Одна со свежими хризантемами, другая — с красиво уложенными виноградом, грушами и хурмой. На полу стоит блюдечко, полное молока и размокшего белого хлеба. Молодец Алена, не забыла! Где же ёжик? Вот он, под окном, возле батареи.

Распластан. Неподвижен. Не сжимается в колючий шар при прикосновении. Лапки висят тряпочками. Животик выпуклый, тугой, как барабан.

Мёртв.

Или нет? Вяло пошевелился в руке. И совсем обмяк.

Видимо, нельзя было давать непривычную еду — хлеб, пусть и размоченный в молоке. Или просто объелся до смерти? Зачем я поднял его тогда на горной дороге? Погубил живую душу!

Ничего, Ёжик! Вот сейчас положу тебя на диван, помещу между ладонями. Вот так. Теперь то, что исходит из этих ладоней, как бы оно ни называлось — биоэнергия, магнетизм, просто тепло, пусть оно проникнет в тебя, очистит от всякой болезни, придаст сил. Ну, прости меня, Ёжик, маленький комок жизни.

Стою на коленях перед диваном, стараюсь перелить в распластанное тельце энергию жизни.

В дверь стучат. И тут же открывают. Горничная. Не Алена. Другая. С недоумением уставилась на меня, стоящего в плаще на коленях перед ёжиком.

— Что вам надо? Чего пришли? — спрашиваю, словно застигнутый за чем‑то стыдным, ужасным.

— Хотела спросить, когда будете обедать.

— Позже. Потом.

Выходит. Но все во мне уже перебито, источник иссяк…

Между тем, тельце с вяло обвисшими колючками несколько раз шевельнулось, подтянулись задние лапки.

Совсем помрёт тут, в натопленном номере. Нужно немедленно на природу. Хорошо, что за окном сад!

…Иду по палой листве среди влажных, чёрных стволов. Держу в руках несчастного ёжика. Куда его положить? Где оставить? Чтоб не склевали вороны, никто не тронул. Наконец, нахожу сухую канавку с остатками ещё зелёной травы на склонах. Спрыгиваю в неё, делаю подстилку из опавших листьев, кладу на неё ёжика, достаю из кармана плаща взятую в номере спелую грушу. Чтобы ему было легче есть, разламываю на части, укладываю по бокам неподвижного тельца.

Глажу напоследок. Вроде, чуть шевельнулся.

Вернувшись в номер, наконец, снимаю плащ, поднимаю с пола блюдце, чтобы вымыть его, но чувствую такую усталость, что валюсь поверх покрывал на постель, засыпаю. И последняя мысль — «Этот ангел, эта девочка Мзия, она бы спасла ёжика, она бы смогла…».

Слышу сквозь сон, как время от времени звонит телефон, кто‑то стучится в дверь. Жанна в Москве, не ведает, где я, в какой гостинице. Она замужем, у них своя жизнь, о них знает весь мир и владыка Георгий, она забыла обо мне, вот и письма нет… А без Жанны я, как этот ёжик. Нет сил открыть глаза, встать. Кто‑то вошёл.

— Извините, дорогой мой, администратор отвечает, что вы у себя, телефон не отзывается, я встревожился, приехал. Ещё раз извините, что разбудил. — Шамиль Асланович смотрит, как я сонно поднимаюсь навстречу. — Что ж вы не в моей рубашке? Посылал две. Не понравились?

— Замечательные. Спасибо.

— Спасибо, как говорится, на хлеб не намажешь. Я голоден. Не обедал. Вы тоже? Чудесно! Тут я свой человек. Позвольте, сам распоряжусь? — он выходит из номера.

А я иду в ванную, быстро принимаю душ, чтобы стряхнуть с себя сонную одурь. Надеваю одну из подаренных им рубах. Синяя. Бархатная.

— За дверью ванной уже слышны голоса Шамиля Аслановича и горничной. Привезён на столике обед.

— Вам идёт синий цвет! Угадал, не правда ли? Не возражаете, что взял в холодильнике джин с тоником? Хорошая вещь, шотландцы не дураки!

— Холодильник не мой, старался ничего не трогать.

— Все оплачено! Эта гостиница для гостей республики. А вы наш дорогой гость. Не возражаете, что заказал шашлык на рёбрышках? Жаль, что не успеем отпраздновать вместе с Нодаром ваше археологическое открытие.

— Почему не успеем?

— У меня для вас неожиданная новость!

— Какая?

— Не будем спешить. У вас ещё есть время. Хочу, чтобы мы спокойно пообедали и поговорили. Не о кино. Не о сценарии. Вадим Юрьевич и Ремзик нашили общий язык. Не сомневаюсь, вытянут картину, как минимум, на вторую категорию. Всё, что можно, вы сделали. Сожалею, что заплатил вам нищенские деньги. Но теперь, дорогой мой, когда приедете снова, надеюсь, весной, Совет Министров выделит вам трёхкомнатную квартиру в центре. Получите в дар и новую «волгу». Соблазняю не от себя лично, а от имени нашего Первого секретаря…

— Даром бывает только сыр в мышеловке. На днях меня тут угостили в духане над пропастью. Теперь дай Бог унести ноги!

— Знаю. Только вчера вечером после бюро обкома председатель нашего КГБ рассказал мне со слов Казбека об этом безобразии.

— При чём тут Казбек?

— Скажу одно: часто две стихии криминальная и чекистская взаимопроникают друг в друга. Для пользы дела.

Шамиль Асланович, дождавшись пока горничная уберёт тарелки, достаёт из «дипломата» деревянную коробочку с кубинскими сигарами «Ромео и Джульетта», щёлкает зажигалкой, закуривает. Сколько я видел его на студии, он не курил никогда.

— Смотрите на меня, как на пижона? Просто решил попробовать сувенир с Кубы, немного волнуюсь. Так получается, вы дорогой мой, уезжаете, а я не сказал самого главного, ради чего заманил вас в наши края. Как вы думаете, когда был лучший период в жизни Грузии и вообще всего Кавказа? Другой бы сказал — сейчас, при Советской власти. Мы с вами, между нами говоря, умные люди. Так не скажем. Лучший период был с 1184 по 1213 год. Это было время жизни величайшей царицы Тамары. С детства она была красавица, умница. Её воспитывала высокообразованная тётка Расудан. Поэты воспевали её мудрость и красоту. Именно во время её царствования выдвинулся наш великий Руставели. Все правители тогдашнего мира искали её руки: византийский царевич, султан Аллеппский, царь Персии. Она облегчила участь крестьян, призывала к милости, правде. При ней не было ни одной смертной казни! Церковь причислила её к лику святых. Теперь — самое важное: народ знает, она не умерла. Спит. В золотом гробу. Могила до сих пор не найдена.