Владимир Файнберг - Про тебя

— Чем жена занимается?

— Всё время или в институте, или сидит за компьютером, пишет статьи. Работает в институте Пастера.

— Понятно. Не повезло ей с тобой.

— Это мне не повезло. Ладно, пошли. Возьмем такси. Покажу тебе Париж — Монпарнас, Монмартр, Бельвиль.

Поднимаемся, идём к выходу из ограды Тюильри.

— На Монмартре я уже был. И на Монпарнасе тоже.

— Тогда — в Бельвиль. В первые годы часто туда ездил, был роман с одной негритяночкой. К вечеру, если хочешь, двинем в Сен–Дени, или на пляс Пигаль — увидишь проституточьи места.

— Не позже девяти вечера мне надо бы вернуться к Ирине. Там девочка, рано ложатся спать.

— Где живут?

— На Буа де Булонь.

— Ничего себе!

…Мы едем в такси. Валера поглядывает на счётчик. Нервно курит.

— Валерка, не мандражируй. У меня есть деньги.

— Привычка. Стал занудой. Эти дамы и господа надавали что‑то около шестнадцати баксов. А я ухитряюсь жить на два доллара в день.

— В условиях Парижа? Каким образом?

— Сейчас увидишь.

Расплатившись с таксистом на углу шумного проспекта с бульваром посередине, Валера подходит к фруктовому ларьку, покупает за два доллара гроздь бананов в целлофановом пакете. Немедленно отламывает от грозди два длинных жёлтых плода. Один протягивает мне, другой очищает себе.

— Идеальная пища. Сытная. Часа на полтора глушит чувство голода. Говорят, предохраняет от импотенции.

Шкурки он почему‑то бросает не в урну, а к стене высокого, узкого дома, где на первом этаже находится какой‑то магазинчик.

— Постой. Я сейчас! — Доев банан, Валера шустро срывается с места и исчезает за стеклянной дверью.

Сам видишь, мне искренне жаль этого человека, я готов помочь ему, чем могу, полечить, сделать всё, что угодно, но он вызывает во мне раздражение уже тем, что втягивает в суету. Подсознательно ищет сострадания. Не даёт возможности даже секунду подумать о том, что произошло — о Ясмине, о моём бегстве из экуменического центра, появлении здесь, в Париже…

— Иди сюда!!! — Весело зовёт Валера, высунувшись из раскрытой двери магазинчика.

— В чём дело?

Он пропускает меня вперёд, в тесное помещение. По полкам расставлены фотоаппараты, фотопринадлежности. На прилавке уже раскрытая коробка с маленькой фотокамерой.

— Покупай! Даром. Двести пять франков.

Старик–продавец, улыбаясь, смотрит на нас.

— Зачем? Я не умею снимать.

— Не надо уметь, — горячится Валера. — Это же «Коника–автомат», со вспышкой! За двести пять франков по всему Парижу не найдёшь, по всей Франции. Покупай!

В конце концов уговаривает. Выходим на улицу вместе с продавцом. Тот показывает мне как обращаться с камерой. Становится у дверей своего заведения вместе с Валерой. Делаю первый снимок.

…Время от времени присаживаясь отдыхать на бульварные скамейки, на стульчики кафе, где я угощаю его рюмашками коньяка, Валера приобщает меня к жизни любезного ему Бельвиля. Фотографируемся.

За долгие годы одиночества у него накопилась потребность выговориться. Терпеливо выслушивать человека — тоже терапия.

— Первые годы я, как дурак, ходил в Тургеневскую библиотеку или в библиотеку Сорбонны. Набросился на все запрещённое в то время у нас, запойно читал откровения религиозных философов, писателей, — говорит он, когда уже в сумерках мы бредём по набережной Сены мимо целующихся парочек, — Читал до посинения. И получил лишь шиш без масла! Эта эмиграция, все её волны, ничего не создали. Тот, кто потерпел поражение, ничего не может создать. Умные, несчастные духовные импотенты! Ничего, кроме растерянности, истерики и тошнотворных рассуждений о судьбах России и о Христе.

— Минуточку! А Бердяев, Бунин, Набоков?

— Тлен! Бунин в эмиграции ничего, кроме тлена не создал, вспоминал кого и при какой погоде трахал. Перечитай! Все это бумажные, или, если хочешь, восковые цветы. Искусно сделаны, похожи на настоящие, но мертвые… Не согласен?

— Отчего же?… В твоих словах что‑то есть.

— Лучше уж ничего не писать, чем ностальгировать на людях… Знаешь что, давай зайдём вон в тот бар, дёрну ещё рюмочку, посидим, послушаем чудного гитариста из Новой Каледонии.

— Рюмочка и гитарист — дело хорошее. Только во мне твоя банановая диета лишь усилила чувство голода… Поздно. Десятый час. Мне уже пора возвращаться. Неудобно, ночую, в сущности, у чужих людей.

— Погоди! Недалеко отсюда чудесный итальянский ресторанчик. Пицца и паста. Я угощаю.

— Пиццу терпеть не могу. Что такое паста?

— Макароны по–итальянски. Пальчики оближешь. А какой там вермут!

— Ты пьёшь и вермут?

— Все, кроме пива.

…Сидим на улице за единственным столиком под красным зонтом. Хозяин ресторанчика торжественно выносит мне тарелку с огромной порцией макарон в соусе и кружку пива. Валере — рюмку вермута.

— Почему ты заказал только одну порцию? Из экономии? Валерка, не валяй дурака. Есть у меня деньги, остались. Заказывай ещё, или пусть принесёт пустую тарелку, поделимся.

— Я правда не голоден. Алкоголики ведь мало едят, не слышал?

— Хорошо. Когда займёмся твоими конечностями?

— Ну, давай созвонимся завтра. Приеду туда, к твоей Ирине, там ты меня и полечишь. Кстати, это не больно?

— Ох, Валерка, любишь же ты себя! Не больно.

Он не даёт заплатить по счету. Платит сам.

Доводит до метро. Вместе опускаемся к турникету. Под землёй фотографирует меня у рекламного плаката с портретом Патрисии Каас.

Возвращает аппарат. Завистливо следит за тем, как два долговязых, затянутых в чёрную кожу парня с разбега перепрыгивают через турникет, чтобы не платить за билеты.

Прощается. Уходит наверх со своим пакетиком, в котором осталось несколько бананов.

…Тихая и пустынная улица Буа де Булонь во всю длину уютно освещена фонарями. Их отблеск лежит на гофрированных воротах подземных гаражей, на зелени устремлённых в черноту неба деревьев. Навстречу с пуделем на поводке шествует дама в меховой накидке. И вправду холодает. «Октябрь уж наступил…».

Не очень уверенно нахожу дом, нажимаю на одну из кнопок домофона у подъезда из чёрного мрамора. Массивная парадная дверь отворяется.

Поднимаюсь по лестнице из холла на первый этаж. Ирина встречает на пороге квартиры. Заплаканная.

— Ирочка, в чём дело? Что случилось?

— Отлупила Женьку. Заходите.

— Что‑то все‑таки случилось?

— Боря перед отъездом в аэропорт подарил ей куклу, стодолларовую. Эта паршивка подбросила её в воздух, разбежалась, дала пенделя. Сломала, конечно. Кошмар. Мы обе зависим от них, этих родственников…

— Знаю. Где она?

— У себя. Наревелась. Спит. Скажите, что мне с ней делать? Не понимаю её, не справляюсь. У всех дети как дети, а у меня — ужас. Будете ужинать?