Владимир Файнберг - Про тебя

В двенадцать, провозившись с дверными ключами, раньше времени выхожу за Женей.

Аристократический райончик, тихий. Прохожих мало. Никаких негров или арабов. Никаких туристов. Сверкают промытые стекла витрин. Дама в больших чёрных очках прогуливает пуделька. В одной руке поводок, в другой — пакетик, совочек и метёлочка для сбора того, что пуделёк оставит… Оглядываюсь. Дама почему‑то оглядывается тоже. Да это Мирей Матье. Когда‑то была популярна во всём мире. Помню прекрасную песню — «Да, я хочу быть счастливой». Постарела. Как говорится, сошла со сцены. Что у неё осталось — собачка, совочек?

Что осталось у меня? Написанные мной книги? Отрезано, ушло, как уходят от родителей выросшие дети. Так что же осталось?

Ирина толково нарисовала схему. Через десять минут я подхожу к школе. С удивлением вижу Женю. Бежит навстречу в красной курточке, клетчатой юбке. За спиной ранец. Мелькают гольфы, на этот раз синие.

— Ты почему не в школе?

— Учительница заболела. Отпустили.

— А где другие из вашего класса?

— Сами пошли домой. Им разрешают!

— Что ж, пойдём и мы. Обедать хочешь?

— Вообще‑то после уроков я гуляю в Булонском лесу.

— Где это?

— Близко. Пойдем?! — Она берет меня за руку, через несколько кварталов выводит то ли к каналу, то ли к тихому рукаву Сены, где у берега стоят на приколе снежно–белые, отплававшие свой век суда, превращённые в увитые диким виноградом жилища.

— Видишь на том берегу лес? Это Булонский лес. Ты грустный?

— Нисколько.

— Нет. Грустный.

— Женечка, откуда у тебя с комнате икона Христа?

— Подарок. Моя бабушка мне подарила. Когда мы были в Москве, и мама ходила к тебе лечиться, бабушка отвела меня в церковь, и там меня покрестили. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

— Бабушка умерла?

— Да. Конечно. Все старые люди умирают. Между прочим, как ты думаешь, я тоже умру?

— А ты как сама думаешь?

— Никогда! Знаешь, я по ночам летаю во сне. Часто. Бабушка говорила — это летает моя душа. И если я как будто умру — я полечу к Иисусу Христу, туда, где бабушка и все, кто его любит.

— Правильно, девочка. Ты все правильно поняла. Самое главное. Ничего не бойся!

— А ты боишься?

— Нет.

— Тогда почему ты грустный? Ты боишься. Я видела у тебя крестик. Ты тоже не умрёшь, да?

— Да.

Перейдя мостик, мы сразу попадаем в перелив света и теней Булонского леса. Кроны мощных, вековых каштанов и кленов уже тронуты октябрём. Доцветают на клумбах цветы. Собственно, это не лес, а великолепный, ухоженный парк.

Идем по аллее в сторону пруда, где у берега стоят несколько пустых скамеек. Сухенькая старушка в очках что‑то подбрасывает плавающим уткам.

Женя отпускает мою руку, стремглав бросается к ней. Старушка нагибается, целует девочку. Они о чём‑то говорят по–французски.

— Иди сюда! — Зовет Женя и представляет меня своей знакомой. — Это мой друг. Из Москвы! Хочешь покормить уток? Она тебе даст. У неё всегда есть булочка.

Мы кормим уток. И удивительное, ни с чем не сравнимое спокойствие охватывает меня.

Старушка прощается, уходит.

— Куда пойдём дальше? — Спрашиваю я Женю.

— Вообще‑то, я всегда делаю уроки вон на той скамейке.

— Прекрасно. Жаль, не захватил «Конику», я фотоаппарат купил. Снял бы на память, как ты тут делаешь уроки.

— Ничего. Дома снимешь.

Она сбрасывает ранец, садится на скамейку, достаёт пенал, тетрадку, учебник. Быстро начинает рисовать цветными фломастерами палочки, цифры, буквы французского алфавита. А я сижу рядом, смотрю на белые, многоярусные облака, проплывающие в синеве неба, на флотилию уток, тихо скользящую по поверхности пруда.

…Не уверен, что это моё путешествие можно назвать паломничеством, но все‑таки оно оказалось не таким уж пустым и бессмысленным. Сейчас, невидимый друг, я ощущаю твою близость, твоё присутствие, как никогда. Ведь ты больше, чем кто‑нибудь понимаешь, что значит встретить в этом жестоком мире родную душу. Я не придумал, как придумывают мечтатели или сочинители романов эту девочку. Эти божественные облака.

По ту сторону пруда из лесного массива выезжает кавалькада. Женщины в амазонках, с хлыстиками в руках медленно едут на породистых лошадях, следом — мужчины в жокейских шапочках с длинными козырьками. Словно ожившая картина эпохи импрессионистов.

Не могу сдержаться, в восхищении громко аплодирую им.

Женя хватает меня за руки.

— Это неприлично! Ты сошёл с ума. Знаешь, кто они? Графы, маркизы, князья.

Один из всадников срывает шапочку с головы, приветственно машет нам.

— Женечка, видишь, ничего страшного не случилось.

— Мама говорит: «Они живут своей жизнью, а мы своей».

Женя явно недовольна моим поведением. Собирает в ранец свои вещицы, и мы направляемся в обратный путь.

По дороге она вдруг сворачивает с аллеи на мокрую после вчерашнего дождя землю, что‑то ищет среди травы, поднимает, отбрасывает. Возвращается с двумя большими опавшими красно–зелёными листьями клёна.

— Я ещё девочка, и не могу тебе сделать богатый подарок. Вот, возьми. Будешь в Москве вспоминать, как ты и я гуляли у нас в Булонском лесу.

— Спасибо. Буду хранить. Всю жизнь.

— Подожди, лучше сама донесу до дома, попрошу у мамы конверт. Тогда они у тебя не помнутся.

…Едва приходим домой, смутное предчувствие каких‑то дурных событий заставляет меня сразу же зайти в свою комнату, взять фотокамеру.

— Женя, ты не умираешь от голода? Давай сначала пофотографируемся. Выйдем в ваш дворик, там светлее.

Она покорно даёт себя снимать. Не старается позировать…

Прыгающая через скакалку. Сидящая в шезлонге. Крупным планом лицо. Стоит у двери на пороге гостиной.

Закуриваю. Задумываюсь, как бы ещё её запечатлеть.

Женя внезапно подскакивает ко мне, вырывает из пальцев дымящуюся сигарету, плюхается в шезлонг.

— Снимай скорей! Хочу показать тебе, какой ты, — она пытается нахмурить брови, вставляет сигарету в угол рта. — Снимай!

— Женька, что ты делаешь? А если мама увидит?

— Не увидит. Ты же в Москве будешь проявлять, правда?

Снимаю.

— Куришь такую вонь! — она с отвращением возвращает сигарету. — Не кури.

— Ладно. Пошли обедать.

Открываю холодильник, набитый продуктами. С трудом выдираю оттуда кастрюльку с заранее приготовленным супом из шампиньонов, сковородку, где совсем по–российски находятся котлеты с макаронами, пластиковую бутылку апельсинового сока.

Оборачиваюсь. Стол уже накрыт. Каждому по две тарелки — глубокая и мелкая. Рядом на красивых бумажных салфетках аккуратно разложены ложки, вилки, ножи. Стоит на коленях на стуле, нарезает белый батон.

Разогреваю обед на плите.

— Садись! — Женя берет бутылку, разливает сок в фужеры.