Владимир Файнберг - Про тебя

— Отец Бернар, в самом деле, в последнее время я, видит Бог, во всех ситуациях старался быть христианином.

— Христос сказал в Гефсиманском саду: «Да будет воля Твоя». Умом вы, без сомнения, понимаете это. Однако, в вашем сердце «Да будет воля моя». Боитесь до конца отдаться воле Божьей.

Дозвольте действовать в вас Святому Духу. Вы же видите — ваше насилие над собой ни к чему не приводит. Только Бог в силах изменить нас. Учитесь видеть знаки таких перемен.

У вас суровое лицо. Оно бывает от одиночества. Как только примете мир и себя такими, как есть, вы станете открытым людям.

Христос говорит: «Будьте как дети». Думаю, вас должно тянуть к детям. У них есть, чего у нас мало. Учитесь у Христа и у детей. Дети не ставят себе плюсы и минусы. Недостаток нашего монастыря, что здесь не звучит детский смех. Христос радостен, окружён детьми.

Теперь главное, что имею вам сказать. Сейчас очень важный момент в истории мира, какой я оставляю. Пять лет назад я был в Нью–Йорке. Там на Манхеттене, в самом центре, билдинг, небоскрёб, и на нём три гигантские золотые цифры — 666. Всего только номер дома. Но не случайно. Предсказано в Апокалипсисе. И у всех, богатых и бедных, один вопрос — почему нет счастья? Не счастливый никто. Только такие, как мы с вами, имеем надежду, а потому счастливые: у нас Христос.

Здесь, на Западе, Библия есть в каждом доме. Теперь и у вас, в России, много Библий. Читают — не видят. Гипноз дьявола.

Слушаю этого уходящего в вечность человека, а в памяти мелькают бородатые молодчики в сапогах, продающие у метро газеты с крестом и свастикой — «Черная сотня», «Аль–Кодс»… Священники, проповедующие по радио, даже с амвона, ту же ненависть к евреям, католикам — ко всему нерусскому… И все это делается именем Христа.

Отец Бернар словно услышал мои мысли.

— В третьем тысячелетии, какое вы застанете, христианство должно стать иным. Качественно. По вашим вопросам, вашим книгам я вижу, как осуждаете Церковь. Да, у неё много болезней. Мы признаем. Живой организм иногда болеет. Не невидимая Церковь, но зримая — вся из таких, как мы с вами, живых людей. Грешных. Важно видеть эти болезни, не прятать их.

Все констатируют кризис христианского мира, коллапс цивилизации. К чести нашей Церкви, она осознала этот критический момент истории. В тысяча девятьсот шестьдесят первом году был созван Второй Ватиканский Собор. Консервативные епископы сопротивлялись новшествам. И тогда Папа Иоанн Двадцать Третий подошёл к окну, распахнул его, сказал: «Не хватает свежего воздуха!». Это означало — действия Святого Духа.

Вы тоже хотите этого свежего воздуха. Все люди хотят. С тех пор началась огромная работа. Сейчас, когда мы здесь говорим, тысячи учеников Господа, наши братья и сестры во многих странах заново проповедуют Евангелие. К ним присоединяются новые тысячи. Вы увидите плоды этой работы. Грех все подвергать критике, пусть верной, и ничего не делать. Вы спросили, почему так выходит, что когда уезжаете, за вашей спиной всегда начинается война? У вас просто острое чувство вины. Всегда случается что‑то ужасное. В этом мы все виноваты. Так, — он вдруг придвигается к столу под свет лампы, — если на то будет воля Божья, вы напишете книгу про Него.

Желание добра, дух Христов живёт в каждом. Напишите о том, как грех мешает проявиться добру. Напишите про себя. Про тех, кто задаёт вопросы и тех, кто не задаёт. Вам будет очень трудно. Вечером, Бог даст, вместе будем молиться, чтобы Христос взял вас за руку.

Выхожу от этого поразительного человека с намерением немедленно подняться к себе, дословно записать всё, что он говорил. И натыкаюсь на Георгия.

Совсем промокший, он протирает пальцами очки, подозрительно смотрит на меня.

— Вы не знаете, где Ольга?

— Ольга? — С трудом подавляя сумятицу мыслей, наконец, соображаю — спрашивает о своей жене. — Не знаю. Ведь вы уехали в Париж.

— Днем поссорилась со мной, потерялась. Думал — вернулась сюда.

— Идемте ко мне. Дам сухую рубаху.

— Своя есть. Вы все сделали, чтобы нас разлучить.

— Я её, между прочим, вынул из петли.

— Видел. Это её обычные фокусы. Воспользовались, чтобы подержать на коленях.

Резко разворачивается, уходит в темноту парка.

Я все‑таки поднимаюсь к себе, раскрываю записную книжку.

…Топот ног в коридоре. Громыхание дверей. Наши вернулись. Девять вечера.

— Паломничающие! Через пятнадцать минут всем быть на собрании в автобусе! — слышен голос Игоря. — Без опозданий!

Он стучит и в мою дверь, раскрывает её.

— Слышали о собрании? Необходимо присутствие всех. Ваше тоже. Пока соберёшь это быдло…

Поднимаюсь, надеваю куртку. У лестницы встречаю Тонечку, спрашиваю;

— Не видели, вернулась Оля?

— Нет. Если б вы знали, как я довольна Парижем! Даже дождь не испортил настроение. Была в Нотр–Даме, поднималась на Эйфелеву башню! Жалко, что вас не было с нами. Зато, наверное, вы здесь отдохнули?

— Вполне.

Я выхожу в намокший, отяжелевший от сырости парк. Во всех окнах дома горит свет. Светится на первом этаже и окно кабинета отца Бернара. Спохватываюсь, не спросил, когда будем вместе молиться?

Небо над головой, над тёмными ветвями деревьев розовое. Это сплошная облачность отражает зарево огней Парижа.

Мыслям обо всём, что я сегодня услышал, о будущей книге мешает беспокойство об Ольге. Иду в сторону ворот. Почему‑то чувствую себя за неё ответственным. Где носит это полубезумное существо? Могла потеряться, не найти дорогу назад. С такими всегда что‑нибудь случается.

В проёме ворот показывается человек. Не сразу узнаю в нём отца Василия. Через плечо перекинуты две связанные ремнём сумки. В каждой руке по несколько тяжёлых пакетов. Предлагаю:

— Батюшка, давайте я вам помогу?

Шарахается от меня в сторону, к боковой дорожке. Торопливо идёт к дому, скрываясь за кустами и деревьями.

…Понятно. Не хочет, чтобы видели сколько он приобрёл. Милый, наивный батюшка. Так навсегда и остался домовитым сельским жителем.

За воротами тускло поблёскивает мокрая брусчатка пустынной улицы. Лишь слева видны набегающие огни автомобильных фар.

Черный «Форд» останавливается неподалёку. Хлопает дверца. Выходит Оля. В шляпке.

— Бон суар! — слышится из машины.

Машина разворачивается. За рулём какой‑то хлыщ с усиками. Уезжает.

— Прелестно, что встретили меня! — говорит Ольга. — Я так устала. Хотите шоколадку? Дайте закурить.

Она немножко пьяна. Идем рядом, болтает без умолку.

— А где Миша и девочки? Я видела их днём, пели на ступеньках у Сак–ре–Кер. Катя — прелесть! Мы с ней купили одинаковые шляпки. Видите, чёрная бархатная, с розочкой. Мне идёт? А потом я познакомилась на бульваре Сен Мишель, вернее, он ко мне привязался…