Нэнси Хьюстон - Линии разлома

Дедушка выходит к завтраку и усаживается за стол со словами: «Боже, и зачем только я выбрал эту профессию? Уму непостижимо!» Он произносит эту фразу не в последний раз, но я ее больше не услышу, и внезапно она меня почти умиляет. Бабушка просит меня вытереть посуду, и я почти наслаждаюсь этой работой, потому что прикасаюсь к белым с золотом чашкам и тарелкам в последний раз.

2 июля бабушка собирает мою одежду и аккуратно складывает все в коробки; 3 июля перед домом останавливается машина Питера, и оттуда выскакивает мама. Два часа спустя мы переезжаем американскую границу и на скорости минуем город Рочестер, штат Нью-Йорк.

Я была так возбуждена предстоящим отъездом, что ночью почти не спала и в какой-то момент почувствовала себя отяжелевшей и задремала, приклонив голову на коробку с книгами. Я открыла глаза, потому что мне стало жарко и ужасно разболелась голова. Мама с Питером что-то тихо обсуждали.

«Если ты и правда хочешь, чтобы мы стали семьей, — говорит Питер, — вы обе должны взять мою фамилию. Это все упростит. Господин и госпожа Зильберман и их дочь Сэди Зильберман».

Я потрясена: во-первых, Питер — не мой отец, а фамилии настоящего отца я не знаю; во-вторых, фамилию Крисвоти я получила от мамы, а она — от своего отца — психиатра с улицы Маркхем. Может, если я сменю и имя, и страну, Враг больше никогда меня не найдет?

— Думаешь, я стану зваться госпожой Зильберман?

— Думаю, — отвечает Питер сквозь зубы (и я понимаю, что он прикуривает сигарету), — ты могла бы сохранить имя Крисси Крисвоти как сценический псевдоним. Двойные инициалы легко запоминаются: Мэрилин Монро, Брижит Бардо, Дорис Дей… Но все остальное время — например, на родительских собраниях — будешь почтенной «госпожой Зильберман».

Мама хихикает:

— Вряд ли я буду часто попадать на родительские собрания! Кстати, я решила взять для сцены другое имя.

— Да ну…

— Вот тебе и ну…

— Может, поделишься какое?

— Эрра.

— Как-как?

— Эрра.

— Повтори по буквам.

— Э-Р-Р-А. Эрра.

— Это не имя!

— Теперь — имя!

Мама начинает напевать странным низким голосом — готова поклясться, что она гладит пальцем свою родинку.

— Ты не можешь так поступить, моя милая, — говорит Питер. — Я потратил два года жизни на раскручивание Крисси Крисвоти!

— Знаешь, Питер, кольцо, которое ты мне надел, не дает тебе права командовать.

— Я говорю с тобой не как муж, а как твой менеджер.

— Менеджер-шменеджер! Артистка здесь я, и решения принимаю я: менеджер без артиста — жалкий безработный. Согласен?

Питер не отвечает.

— Так вот, — продолжает мама, — сейчас идеальный момент для того, чтобы сменить имя. Крисси Крисвоти была канадской певицей — ее известность в Канаде и останется. А Эрра прославится во всем мире.

— Где ты раскопала такое имя? — Питер качает головой.

— Эрра, — повторяет мама, и голос ее звучит очень твердо. Она оборачивается, видит, что я не сплю, и спрашивает, что я об этом думаю.

— Что я думаю о чем?

Я тру глаза, чтобы она поверила, будто я только что проснулась.

— О том, чтобы поменять имя. Хочешь зваться Сэди Зильберман?

— Питер меня удочерит?

— Хотел бы, да не могу, крошка, — бросает Питер. — Твой папа все еще жив.

— Значит, нам всем придется врать?

— Врать ? Нет, что ты, конечно, нет.

— То есть это будет как в театре?

— Именно так! Ты все правильно поняла. Ты станешь играть роль Сэди Зильберман. Что скажешь?

— Класс! — отвечаю я.

Питер хмыкает, гася окурок в пепельнице.

— Как бы то ни было, Сэди — хорошее еврейское имя, — сообщает он. — «Принцесса» на иврите.

— Да ну? — удивляется мама.

— Ты не знала?

— Представь себе — нет.

— Так почему назвала дочь Сэди?

— Мне просто понравилось имя.

— Ну вот, теперь она будет носить его по праву . Беда с вами, неверными, все приходится объяснять.

Не знаю, почему он называет нас «неверными», но мне впервые в жизни нравится имя Сэди: принцесса — а вовсе не «печаль» и не «садизм».

— А я, — добавляет мама, — отныне и навсегда буду называть себя на сцене Эррой. Не возражаешь?

— Почему нет? — Я усаживаюсь поудобнее — руки и ноги у меня затекли, но на душе легко. Все хорошо, только писать хочется.

Мое первое впечатление от Манхэттена — так себе местечко. Огромный остров напоминает спрута, как и Торонто, но хуже. Первый блин проходит комом, потому что Питер не там поворачивает, мама ехидным тоном произносит: «Поздравляю!» — и в машине на несколько минут повисает напряженное молчание. В конце концов мы находим дом на улице Норфолк. Квартира на шестом этаже без лифта, зато недорого, потому что друг, сдавший ее Питеру, недавно умер от передоза.

Стены выкрашены в черный цвет с желтыми панелями, на окнах черные с желтым занавески, а потолок ярко-красный.

— Потрясно! — комментирует Питер.

Тут есть пианино — иначе мама ни за что не согласилась бы ехать. Она сразу идет к инструменту — проверить, как он настроен.

Пыхтя и охая, мы тащим вещи по лестнице, и я вдруг понимаю, что прежняя жизнь с бабушкой, дедушкой и Хилари стала далеким, почти забытым воспоминанием. В квартире всего одна спальня, и ее отдают мне; мама с папой (я привыкаю называть Питера папой ) будут спать на раскладном диване в гостиной. Я высовываюсь из окна и смотрю, что делается на улице: на тротуаре много детей, они во что-то играют, повсюду мусор — отбросы, объедки, собачье дерьмо. В воздухе витает странный запах — и он мне нравится.

Идти за покупками слишком поздно, и мы отправляемся ужинать в китайский ресторан. Питер учит меня есть палочками, но они не желают слушаться, падают на пол, и официант приносит вилку. В самом конце каждый получает пирожок с предсказанием. На бумажке Питера написано: «Вас ждет удача». Мое предсказание — «Наслаждайтесь новой зизнью» — производит на меня ошеломляющее впечатление, несмотря на орфографическую ошибку.

Мама и Питер, он же папа, не придумали никакой специальной «детской» программы на лето, и меня это совершенно устраивает. Они сами с утра до вечера торчат в звукозаписывающей студни, их это заводит, и настроение у них отличное. Недалеко от нашего дома есть библиотека, мама таскает мне оттуда книги целыми стопками, и лето превращается в бесконечное райское наслаждение: я могу есть, читать и спать, сколько захочу, а правил никаких никто не устанавливает. Ну а внутренние… если Враг и следит за всеми моими словами и поступками, он пока не вылезает, не ругается, не заставляет причинять себе боль. Я даже ухитряюсь одеваться без особых мучений, хотя летом это всегда легче.

Ну и вот, я впервые за всю свою жизнь живу «семьей» — и мне ужасно нравится. Каждое утро, когда солнце будит меня, заглядывая в окно комнаты, я отправляюсь в гостиную щекотать Питеру и маме пятки. Они ворчат и брыкаются. Странно видеть голую маму в постели с голым мужчиной, но такова семейная жизнь, и она мне подходит.