Эдвард Эбби - Костер на горе

Дедушка ничего не ответил. Шериф подождал, не открывая рта. При этом молчании стало слышно сумасшедшее пение цикад.

— Мне положено отдать вам эту бумагу, — он опять протянул тот солидный документ Джону Воглину, и опять старик не двинулся, чтоб принять его. Бумага повисла в воздухе меж ними двумя, выскользнув из пальцев шерифа.

— Не желаете, — констатировал он.

Дедушка не отвечал. Все мы смотрели на шерифа. Безразличие легло на него, словно тень от деревьев. Глаза были полузакрытыми. Мне показалось, мы имеем дело прямо уж с дураком.

— Итак, коль не желаете, я оставлю ее тут, — шериф огляделся, куда бы поместить листок. Самой удобной ровной поверхностью оказался конец одного из столбов ограды кораля. Туда он и положил бумагу, а неслышный ветерок через несколько мгновений сдул ее со столба в кораль, где она приземлилась в грязи и навозе подле водопойной колоды, спугнув двух желтых бабочек.

Шериф сунул руки в карманы, потоптался на месте, уставясь в землю.

— И еще кое-что положено мне сказать вам, мистер Воглин. — Он моргал и сопел, возможно, от какой-нибудь сенной лихорадки. — Ага. Про скотину. Если сами не удалите, мы за вас это сделаем. За ваш счет. Вот что положено было сказать.

— Спасибо, — процедил старик.

— А придется устроить вот что: свезти их в Эль-Пасо, на аукцион. Что выручим, то вы получите, минус издержки. — На шерифа напала зевота. — У вас какие вопросы есть, мистер Воглин, покамест я не уехал?

— Сколько человек собираетесь прихватить с собой в следующий раз?

Шериф поскреб затылок и потоптался, обдумывая ответ.

— Бог его знает. А сколько, по-вашему, мне понадобится? — Он кинул взгляд вбок, на меня и на Лу, подмигнул нам. А нам было не до веселья. Шериф опять уставился в землю. — Пожалуй, прихвачу, сколько собрать удастся.

— А нужно бы побольше, — сказал дед.

Шериф подавил очередной зевок.

— Может, вы и правы. Да уж наверно правы. Поглядим. Так или иначе, вас, надеюсь, тут не будет... по прошествии двух недель.

— Буду. Ждать вас тут буду. — Дедушка не повысил голоса, но прозвучало это с мрачной силою. — И лучше-ка вам усвоить: я пристрелю первого, кто положит лапу на мой дом. Запомните это. Передайте репортерам, коли охота. Убью первого, кто притронется к моему дому.

Шериф грустно покачал головой.

— Уж не выражайтесь так, мистер Воглин, — говорил он в землю,— это серьезное нарушение — угроза представителю закона. Уж не выражайтесь так.

Старик вдруг вышел из себя:

— Пошел вон! Вон с моих владений! Вы нарушаете границу частной собственности! Вон!

Пальцы Лу больно впились мне в плечо.

— Джон, — мягко произнес он, — полегче...

— Здесь теперь государственная собственность, — сказал шериф. Потом заключил свою мысль. — Это вы нарушаете, мистер Воглин.

— Чего-чего? — вскричал дед. — Что вы сказали?

Лу отпустил мое плечо и подошел к шерифу.

— Вы бы лучше уехали, шериф. Лучше бы без задержки уехали.— Лу смотрел ему в глаза, пока тот не потупился.

— Уезжаю, — выдохнул шериф. Он попятился, томно вскинул руку, едва пошевелил ею в воздухе, это был прощальный жест. — Надеюсь, друзья, свидимся. Впрочем, надеюсь, что нет. Не здесь, то есть. В другом месте, надеюсь. — Он отвернулся и потащился к своей машине, низенький, толстый, кривоногий человечек, а мухи вились вокруг его штанов. Сел за руль, уехал.

— Клоун, — заявил Лу.

— Я его убью, ежели он явится еще раз сюда зудеть и гудеть,— сказал дедушка.

— Вот что я зову хамством. — Лу добавил. — Как он себя вел! Будто клоун. А дело серьезное. Невоспитанность и хамство в худшей форме.

Разлапый начал топтать и фыркать, он все дожидался, когда мы кончим подсовывать его задние копыта. Лу обратил свой гнев на коня:

— Стой смирно, тпру! Тпру! Ах ты несчастный, вислозадый, римский нос, туристский баловень, хвост метлой, баранья шея! Тпру, тебе говорят!

И Разлапый повиновался.

После ужина, после того, как Крусита вымыла посуду и удалилась к своей основной семье, Лу и я засели за мои дорожные шахматы. Он играл невнимательно, больше спорил с дедом на ту же надоевшую бесконечную тему, и я побил его запросто за четырнадцать ходов, когда все у него было съедено, кроме короля, слона, двух коней и нескольких разрозненных пешек.

Стали играть вторую партию. И снова я победил. А он не только партию проиграл, но и спор со стариком. Во всяком случае, спор он не выиграл. Начали третью партию.

— Нет! — громыхнул дед. — Нет, — взрычал он, как уже тысячу раз в течение лета, — ранчо не продается, побожиться мне, не продается! Слишком я стар переезжать. Меня отсюда в гробу вынесут, ей-богу! И слушай, по-твоему, не прихвачу ли я пару-тройку государственных этих чиновников с собой, — то не вопрос был задан, а было сделано заявление.

— Они просто стараются выполнить свой долг, Джон.

— Я тоже. Свой долг.

— Есть точное слово для таких, как ты, — сказал Лу, хитро мне подмигнув.

— Всё одни только слова.

— А это слово — анахронизм.

— Анархизм?

— Приблизительно то же самое.

— Шах, — отчетливо произнес я.

— Слов я не боюсь, — сказал старик. — Можешь называть меня как угодно. Лишь бы вежливо.

— Черт подери, Джон, на это ты можешь рассчитывать,

— Шах, — повторил я. — Твой ход, Лy.

— Я не перестал рассчитывать на тебя, Лу.

— Что ты сказал, Билли?

— Твой король под шахом.

— О, вон он как! Что ж мне с ним делать?

— Вот кто может спасти тебя, Лу, — я терпеливо указал на его ферзя.

— Ах, ферзь... — он поглядел на свои часы. — Поздновато становится.

— И то, — отозвался дедушка.

— Твой ход, Лу.

Прошло что-то около двух недель, и наш скот увезли.

Мы возвращались на ранчо под закат, свет слепил глаза, солнце било прямо в ветровое стекло. В кузове пикапа было на полсотни долларов всякой еды, в основном консервы и фасоль. Старик готовился к долгой осаде. Везли мы и почту: мне — письмо от мамы, дедушке — стопку государственных посланий.

Старик подвыпил, но твердо держал курс, и вот мы на скорости сорок миль дотряслись до въездных ворот. Дед дал тормоз, грузовичок дернулся и резко застыл. Но прежде чем мне вылезти открывать ворота, мы заметили непорядок — ворота были уже настежь.

— Что это они затеяли? — пробормотал старик. Проехал вперед и остановился по ту сторону забора. Я сошел, чтобы закрыть ворота. И увидел новенькие железные таблички, блиставшие на вереях: «Государственная собственность США. Входа нет». В виду имелось наше ранчо. Я постарался оторвать эти штуки голыми руками, да только обломал ноготь. Старик, поняв, чем я занят, вышел из кабины, сжимая гвоздодер. Отодрал таблички и запустил их далеко в кусты. Мы вернулись к пикапу. И застыли.

Огромное облако пыли поднималось над солонцовой долиной, где находятся основные наши погрузочные загоны. По низу пыльной тучи проглядывали силуэты коров, лошадей, людей и автомобилей. Спокойный вечерний воздух доносил к нам легкий шум от движения животных, приглушенный большим расстоянием.