Эдвард Эбби - Костер на горе

У старика нарастало негодование, но этого никто бы не заметил, кроме меня, знавшего все стадии его гнева. В суровом выражении лица, с каким дед уставился в бумажку, которую держал в руках, я угадывал ярость. Де Салиус словно не чуял, что сидит рядом со львом.

— Юридически, мистер Воглин, ваша собственность уже продана. Согласно извещению о передаче права собственности мы депонировали, через посредство судебного чиновника, чек на ваше имя на сумму шестьдесят пять тысяч долларов, по оценке денежной стоимости вашей земли и ее оборудования.

— Мое ранчо не продается.

— Так. Да, — полковник улыбнулся мне, поскольку заметил, что на старика его улыбка не действует. — Вы можете оспорить сумму компенсации, мистер Воглин. Это ваше неотъемлемое право. А чек можете получить незамедлительно.

— Шестьдесят пять тысяч — слишком много, — свирепо сказал старик.— В целом это место и пятидесяти тысяч не стоит. А я не продаю его, не съезжаю отсюда и не стану заводиться с судом ради прибавки.

Де Салиус улыбнулся. Если и чувствовал он какое-то напряжение, то ничем не выказывал.

— Мистер Воглин, юридически факт поступления извещения о передаче права собственности лишает вас распоряжения ею с момента такого поступления... — Полковник сделал паузу, чтобы сказанное было усвоено, и продолжил: — Как я уже говорил, мы имеем судебный ордер, разрешающий военно-воздушным силам немедленно вступить во владение и получить все вытекающие права. Однако суд предоставляет вам разумный срок, чтобы вывезти ваше движимое имущество и перегнать отсюда скот. Пожалуй, с месяц, но не дольше, пока, как говорили мне, не кончится время отела.

— Я отсюда не уеду до своей смерти. Может, и потом тоже, — произнося это, дедушка тяжело уставился на Де Салиуса, такой взгляд мог остановить и мустанга.

Де Салиус мило улыбнулся:

— Понимаю, что вы чувствуете. Я понимаю, что вы переживаете. Всегда теряешься, когда тебя лишают собственности...

— Это не собственность, — возразил дедушка, — это мой дом. Ранчо— мой дом и моя жизнь. Постарайтесь-ка это понять, полковник Де Салиус.

— О да, да, я полагаю, что понимаю. То есть, конечно же, понимаю. — В первый раз Де Салиус обнаружил некоторую неуверенность. — Да, это тяжелый удар, когда твоя собственность, твой дом вдруг уходит от тебя. Хотя у вас было предостаточно времени, больше года, чтобы приготовить себя к этой... превратности. И вы получаете достойную, вы сами согласны, компенсацию. Кстати сказать, государство оплатит все расходы по перевозке скота и другого имущества.

Старик, ворча, смял в руке официальный документ и швырнул на колени полковнику.

— Заберите эту бумажку и уходите. Я не собираюсь иметь с вами дело.

Де Салиус помолчал, сосредоточив все внимание ка сигаре.

— Попейте вашей воды со льдом, мистер Воглин, вкус у нее замечательный. Отличная тут у вас вода. Колодезная, наверное. — Ответа не последовало. — Слыхал я, трудный вы человек, но надеялся, что захотите прислушаться к разумным доводам.

— Никаких доводов слушать не желаю.

— Как утверждается в рапорте нашего инспекционного комитета по объектам владения, строительство всего полигона для испытания ракет может серьезно задержаться, если нас и далее будут задерживать эти проблемы с земельной собственностью. Мы пытаемся найти общий язык на протяжении года с лишним. Все, кроме вас, пришли к соглашению с нами. Хагард и Риз, ваши соседи, сделали это вчера, да будет вам известно.

Дедушка зарычал от омерзения и направил взгляд на пустыню.

— Мистер Воглин, — продолжал полковник, — вы в одиночестве, вы единственный задерживаете строительство. А строительство этого объекта — существенный компонент нашей государственной оборонной программы. Понимаю ваше отношение к этому месту, но и вы поймите, что интересы обороны страны имеют преимущественный вес над любыми прочими соображениями. Каждый гражданин прежде всего ответственен перед государством, и все права собственности, — полковник сладостно причмокивал, пуская в ход свою риторическую артиллерию, — все права собственности производны и зависимы от суверенности государства. Я отсылаю вас к народному праву, к Гроцию, Блэкстону, Маршаллу...

— Все это я уже слыхал раньше, у меня друг занимается недвижимостью и в придачу политикой. Как и вы. Он мне объяснил. — Дедушка снял очки, стал их протирать выгоревшим платком, по-прежнему яростно глядя на полковника. — Я решение принял. Разговоры без проку. Это мой дом. Я его не покину. Никогда не покину. Здесь я родился, здесь и умереть собираюсь. Какая разница, сколько вы там мне денег предлагаете. Какая разница, сколько судебных ордеров мне забросите. Никуда я не поеду. А попробуете вытолкать меня — стану сопротивляться. Сражаться буду.

Полковник вздохнул, стряхнул пепел с сигары, опять вздохнул — тяжеловато для улыбающегося человека. Наконец с менее широкой улыбкой он сказал:

— Свое сражение вам надлежит перенести в суд. Хотите сражаться, идите в суд. У нас цивилизованная страна, а не джунгли — попробуйте добиться отмены отчуждения. Вы ничего не добьетесь, но всегда можно попытаться, это утихомирит ваши эмоции. И вы можете ходатайствовать о большей компенсации, раз суд, пожалуй, пока еще с симпатией относится к вашим запросам. Да, любой суд присяжных вас выслушает с готовностью. Но если настаивать, как вы это делаете, на угрозе активного сопротивления или на чем-то подобном, ну тогда вы навлечете на себя всевозможные дополнительные осложнения, потеряете, возможно, часть компенсации, если не более того. Обдумайте все хорошенько, мистер Воглин. Убедительно прошу все хорошенько обдумать.

Старик ни слова. Надел очки, подлил себе воды со льдом — рукой напрягшейся, но твердой как скала. И я вновь наполнил свой стакан. Тоже сделал Де Салиус. Все мы чувствовали жажду, и она даже усиливалась из-за одурелого стрекота цикад, в кустарнике под невыносимым солнцем. Пили воду, слушали тихий напев Круситы: она в кухне готовила ужин — естественно, фасоль с соусом из острого красного перца, с яйцами и непременными ломтями жареного мяса.

Замычал теленок, оборотясь к западу, к песчаному руслу Саладо. Посмотрел я туда, но коров там не заметил. Все они попрятались в тень под тополя и тамариски. Изящные тополиные листья поблескивали на солнце, дрожа от прикосновений невидимого и неслышимого ветра. Натужно бряцая, старый ветряк у дома вертелся на своей опоре, чтобы стать лицом и уловить этот ветерок; лопасти при повороте скрипели. А ночью заквакают лягушки, одурелые от луны и от лета.

Де Салиус вытянул ноги, отодвинулся на стуле.

— И правда, нет смысла мне более тревожить вас, мистер Воглин. Я доставил вам то, что хотел доставить, и сказал то, что обязан был сказать. И вам следует осознать: в таком деле, которое министерством обороны сочтено срочной военной необходимостью, у вас нет шансов в дальнейшем владеть своей землей. Нет шансов и не предвидится. Единственный вопрос, который может быть еще предметом обсуждения, — окончательная сумма денежного возмещения, если этот вопрос вы желаете поставить. — Он допил воду и поднялся. — Надеюсь, процедура вам целиком ясна и вы понимаете как необходимость, так и законность осуществляемой операции. Если что-то непонятно, буду рад объяснить, разумеется. Есть вопросы?