Эдвард Эбби - Костер на горе

Козодои с криками метались в отблесках зари, чуя приближение солнца. Ворон сатанински прокаркал с сухостойной сосны, напоминая козодоям, что их время истекает. Объявились сороки, голодные птицы в академических черно-белых нарядах, загалдели и загоготали, будто спорщики-богословы на диспуте. Подобно бульканью воды запел проснувшийся королек.

— Чем небеса лучше этих мест? — спросил я.

— Здесь климат чуток лучше, — ответил дед.

— Менее влажный, — пояснил Лу.

Еще три длинных зигзага с кручи, сквозь лес, и мы там, где соединяются пути и разделяется наше содружество.

— Обидно мне откалываться, — сказал Лу. — Пожелаю вам удачи. Чтоб нашли эту лошадь-невидимку. Увидимся через пару дней.

Грустно было смотреть, как он удаляется. Очарование, которое охватывало меня в этой экспедиции, словно уплывало вместе с ним.

Я вспоминал нашу вчерашнюю блистательную победу, неизвестно, выпадет ли нам подобная когда-нибудь еще. Сегодня нет на то надежды. Лу Мэки помахал рукой на прощанье и исчез за поворотом.

— Тронули, Билли.

Рядом с дедом ехал я тем же путем, что с Лу. Старик явно разделял мое настроение, долго молчал.

— Гляжу, у нас тут джип побывал недавно, — заговорил он наконец.—В одну сторону проехал. Понятно, откуда закатили, непонятно, как и где выбрались.

Я ни слова не произнес.

— Авось нашли путь отсюда благополучно. То есть на нашу животину не наскочили. Этим обожателям пальбы, друзьям с той стороны ограды, похоже, не всегда удается отличить корову от зайца.

— Точно,— сказал я.

Мы покрыли немалое расстояние в тот день. Съехав со старательской тропы, пробирались сквозь кустарник и заросли кактусов по нижележащим холмам, коровьими тропами, оленьими дорожками и полным бездорожьем. Работа горячая, потная, и солнце, и влажность все выше, пыль лезла в рот и в глаза, можжевеловые ветки стегали по лицу. Целое утро мы обследовали взгорье, обыскивали каньоны, от горы все ниже, а к полудню спустились на равнину неподалеку от загона, ветряка и большого того чана с холодной зеленоватой водой. И показалось, слаще этой воды мне никогда на свете не выпадало.

Потом мы отдыхали в полосатой жидкой тени ветряка, жевали вяленое мясо, которое дедушка вынул из седельного мешка. Было знойно и безветренно, ветряк не крутился, хотя вдали в пустыне виднелись резвые смерчи, пылевые столбы плясали словно привидения над равниной.

Клубились облака, танцевали вихри, но в пустыне воздух оставался недвижен. Как и мы. Старик растянулся на земле и, сбив шляпу на глаза, дремал, слегка похрапывая. Я смотрел в небо; нет, ничего нынешним днем не произойдет. Солнце склонится к горам, тучи налетят и грифы, но ничего не произойдет. Я это знал наверняка. И это казалось мне прекрасным, лучшего не надо. Да не вторгнется в эту пустыню и не нарушит кристальный покой медленно тянущегося дня ни единое непредвиденное событие. К ночи — пускай его. Или назавтра. Но не в этот день.

Тучи неслышно громоздились над голыми горными вершинами, извилистая молния, будто высвеченный нерв, рассекла самую глубь туч. Раскат грома истаял, и ничего более не случилось.

Я перевернулся и лег на живот, выдернул стебелек, стал жевать его и разглядывать мух, муравьев, жуков, лениво ползавших в травах, затененных чаном с водой. Верткий скорпион соломенного цвета явился из промоины под камнем и начал красться к мухе. Она, не ведая о том, деловито изучала своими передними лапками крупицу коровьей лепешки. Скорпион проскользнул поближе, хвост с ядовитой железой и кривым красным жалом изогнулся над головой, крупные крабьи клешни вытягивались вперед. Муха улетела. Я убил скорпиона. Не за то, что скорпион, а за то, что невезучий.

Дед заворчал, сдвинул шляпу с лица и открыл свои красноватые веки. Поднялся. Мне слышен был скрип в его старых суставах.

— По коням, Билли. Сделаем еще попытку отыскать этого рыжего.

Голубчик стоял, свесив шею и закрыв глаза, в той же скудной тени ветряка, гоняя хвостом вялых мух. Я заседлал его и сел верхом. С некоторой неохотой позволил мне конь следовать за дедушкой — не к дому, а снова в предгорье.

На этот раз мы выбрали другую дорогу, подальше на север, и не такую крутую, она вела к прогалу между Ворьей горой и Сан-Андре-сом. Не спеша ехали вверх, все шире открывались Белые пески, море барханов молочного цвета, простирающихся на полсотни миль посреди гладкой пустыни. А посреди этих песков торчали новые устройства испытательного центра.

Грозовые облака становились все ближе, а дорога вела нас в горы. Снова росчерк молнии проник сквозь груды туч, и после долгого промежутка я услышал раскат грома. А мы взбирались все выше и выше, пока опять не достигли гребня и пояса сосен и можжевельника.

— Вон где! — выкрикнул старик, указывая на соседний взлобок, в полумиле к северу. — Это он. — Сколько я ни приглядывался, ничего, кроме чернокрылых птиц, парящих в воздухе, не заметил, хоть дед и показывал пальцем: — Видишь, Билли?

Я обвел взглядом холм, его поросший юккой и дубками бок, беспорядочно разбросанные камни, по которым пробегали тени облаков.

— Не вижу.

— Посерединке холма. Желтую жилу каменную видишь? Точно влево, чуть выше. Вот где старикан Лентяй.

Теперь я увидел его, рыжий корпус лошади вытянулся, не шевелясь, по земле.

— Он лег, дедушка.

— Иначе и быть не могло. Он сдох. Не заметил ты разве, пузо все продрано. Оттого и птицы на нем сидят.

Черные грифы ползали, будто мухи, по распростертому телу, а еще три грифа шли на снижение.

— Что с ним произошло?

— Давай разузнаем. — Дедушка послал Крепыша вперед. На уровне мертвого коня мы свернули с дороги, стали пробиваться сквозь можжевельник и чаппараль. Лентяя не видели отсюда, путь нам указывали кружившие над трупом стервятники. И вот уже зрение и обоняние ведут нас к цели. Вонь жуткая, и трудно было узнать коня, так прекрасно знакомого мне, ведь столько на нем проскакал прошлым летом.

Завидев нас, грифы поднялись стаей с лоскутьями гниющего мяса в клювах, и вились над деревьями.

Конь лежал на боку, совершенно выпотрошенный, внутренности раскиданы по камням, шея и бок разорваны, глазницы пусты. Из-за дурного запаха пришлось сделать объезд и приблизиться с подветренной стороны.

— Лев тут побывал,— дедушка показал мне круглый широкий отпечаток львиной лапы на кучке пыли.

— Может, лев его убил?

— Вот уж не думаю. — Старик слез с лошади, поводья на ней подрагивали. Подошел к трупу. Я остался стоять шагах в пяти. Несколько минут рассматривал дедушка останки нашего коня. — А ну, глянь-ка сюда, Билли,— позвал дед меня.

— Мне не совсем хорошо.

— Тошнит?

— Да-да.

Он кивнул, еще с минуту постоял, затем, спотыкаясь высокими каблуками о камни, вернулся к своему жеребцу. И мы тронулись в обратный путь. Я успел разглядеть недоумение и ярость в дедовом взоре, пока старик не оказался ко мне спиной. Боясь задавать вопросы, я следовал за ним в молчании.