Адам Торп - Правила перспективы

Выйдя из туалета, он миновал мозаику Тома и двинулся к лестнице. Можно исполнить свой долг и проверить верхние этажи, раз уж он здесь. Работа отвлекала от мрачных мыслей. Он прошел мимо великолепной глазированной аллехской доярки в нише-раковине на полпути вверх — подарок самого рейхсфюрера СС Гиммлера через оберштурмбаннфюрера профессора Дибича, ведавшего фарфором из Дахау. Ожидалось, что в качестве ответного дара музей выставит один из его чудовищных пасторальных пейзажей, что и было сделано. Во время эвакуации герр Хоффер оставил доярку в музее и даже подвинул ее к краю; с каждым сотрясением она оказывалась к нему все ближе. И ближе.

Милая маленькая доярка упадет и разобьется. И обретет свободу.

Внезапно закружилась голова. Герр Хоффер добрался до верхнего пролета и присел на мягкой лавочке рядом с мраморной «Зарей». Тяжело дыша, пощупал пульс. Неровный. Значит, не сердце, а приступ тревоги. Герр Хоффер сделал несколько дыхательных упражнений, которым Сабина научилась в гимнастическом зале. Умереть рядом с «Зарей» было бы чудовищно. Этот образчик халтуры сотворил Томас Ротман, ученик Климша, из молодых, да ранний. Соски-пули нависали над тонкой талией, начищенные руками посетителей, как дверные ручки. Другой эротической партийной скульптуры герр Хоффер не знал, за что ненавидел эту еще больше.

Он опустил руку ей на плечо. Естественно, холодное.

Ах, Сабина, моя нежнейшая возлюбленная. Ты никогда не бываешь холодной.

Мама, папа — вы позабыли меня? Пожалуйста, не забывайте. Я больна. Вы еще не пожелали мне спокойной ночи. Кто-то идет сюда, как в дурном сне. Может, он опять покажет мне язык, и язык распустится как цветок или вытянется в жало, чтобы меня ужалить. Когда я смотрю в зеркало, озеро очень глубокое. Вот почему мне нельзя оставить зеркало.

От женщины шло тепло.

Она была в шоке и конечно же сама этого не сознавала. Шок — штука коварная. Будь ты хоть капрал армии Соединенных Штатов, ни за что не догадаешься, что ты в шоке.

Перри вытащил ее из глубины отчаяния на поверхность. Сядь, успокойся, вот на этой деревянной балке, что лежит почти горизонтально, тебе будет удобно. Но женщина стояла, вцепившись в него мертвой хваткой, и все повторяла свое имя — Frau Hoffer, Frau Hoffer; и в конце концов он уселся первым, потянув ее за собой.

Планшет со свернутым полотном был при нем, Перри сдвинул его на грудь, крепко прижал, планшет представлялся ему комком мышц, вторым сердцем. Надо бы завернуть картину, а то как бы не изгваздалась, планшет-то до конца не застегнут. Нужна оберточная бумага или газета. Точно. Завернуть в газету. Вот хоть в ту, что валяется на улице рядом с трупом эсэсовца неподалеку от входа в подвал, шелестя страницами, будто ветер только что сдул ее с мертвого лица. Но она его никак не отпускала! Перри ничего не стоило, ведь он уже не зеленый юнец, грубо отпихнуть ее — да рука не поднималась. Капрал попробовал оторвать несчастную от себя, но пальцы женщины судорожно впились ему в куртку. Она не переставая всхлипывала.

Обычное дело, подумал он и чуть не засмеялся.

Как во Франции, а потом в Бельгии. Они прибыли в Нормандию в конце лета, и в каждом городке в армейские грузовики, заваленные цветами и фруктами, набивались девушки. Солдаты, словно древнеримские императоры, катались с ними по устланному раздавленными фруктами днищу кузова, пока машина носилась по деревне или городку, а потом напивались до изумления, заворачивались в трехцветные флаги, подставляли теплому ветерку перемазанные помадой лица; тогда им казалось, что война — дело веселое, очень веселое, несмотря на выгоревшие палисадники, и танки, и прочее дерьмо, не убранное до сих пор; хотя с начала операции прошло уже шестьдесят дней, казалось, что все так и будет продолжаться.

А месяц спустя после первого же дневного патрулирования, когда они, нарушив все до единого пункты устава, чтоб ему провалиться, все-таки остались живы, попав под шквал минометного огня, открытого первым встреченным ими живым, не взятым в плен немцем (он затаился среди кустов живой изгороди, а потом кинулся бежать сломя голову), их сначала трясло, а потом одного за другим вывернуло наизнанку, как щенков.

Никудышный ты солдат! [21] Название первого хита Лины Хорн "Good For Nothin' Joe".

Он кое-как прикрыл одеялом торчащую из груды щебня балку, оперся о нее спиной и слегка поерзал, устраиваясь поудобнее. Немка припала к Перри всем телом.

Вряд ли кому придет в голову лезть в темный подвал, подумалось ему.

И секс тут ни при чем. У нее горе, а горе надо уважать. Он гладил ее по волосам. Так полагалось. Она была совсем не красивая.

Над ними на фоне ночного неба чернел рваный фронтон Музея с зацепившимися неизвестно за что квадратиками стеклянной крыши, крошечное бледное пятно обозначало нишу, где чудом устояла статуэтка Девы Марии. Они были внутри Музея, но теперь никакого внутри не было, только снаружи. Слышались поющие голоса, но не слишком близко. С улиц, со звериных троп, их не было видно.

— Можем сыграть в безик, — пробормотал Перри. — Морри всегда у меня выигрывал в безик.

Он посветил женщине прямо в залитое слезами лицо, пусть хоть немного придет в себя. Невозможно было понять, что она бормочет, пожалуй, даже немец ничего не разобрал бы в потоке слов, прерываемых вздохами, всхлипами и шмыганьем носом.

Но он забрал картину. Это главное. Полотно у меня, подумал он. А все остальное не важно.

Вот он, планшет, висит на плече. Женщина немного успокоилась, еще раз назвала свое имя, Frau Hoffer, прижала руку к груди и снова разрыдалась.

Он сказал, что его зовут Перри, капрал Перри, но она не слушала.

Зачем он сообщил ей свое звание? Да и своих настоящих имен они в подобных случаях не называли. Что еще он мог ей сказать, чтобы она поняла? Schlafen, schlafen? Убитой горем только что овдовевшей женщине? Но и лезть в планшет за разговорником и спрашивать у нее, где ближайшая укрепленная точка, предлагать бросить оружие и уверять, что он пришел с миром, Перри не собирался.

В голову приходило только: Ich verstehe Sie — я вас понимаю (эти слова были на обложке разговорника) и Berlin ist eine Reise wert (игрушечный автобус с этой надписью привез ему из дальних странствий дядя Роберт).

— Берлин стоит посетить, правда? — прошептал он. — Berlin ist eine Reise wert.

Она удивленно поглядела на него и затараторила по-немецки, прижав руку к его нагрудному карману, где, чтобы отразить шальную пулю, как учили бывалые солдаты, надо держать металлические вилку-ложку, портсигар и запасную обойму. А у него там только две таблички от картин. Словно ему самому не терпелось на тот свет.

Капрал затряс головой и пожал плечами. Он даже своих соболезнований ей выразить не мог. Впрочем, оно, может, и к лучшему: может, ее муж в круглых очках какой-нибудь особо выдающийся нацист, из которого надо было бы душу вытрясти, будь он жив?