Павел Пепперштейн - Пражская ночь

Лицо Элли было бледно, в глазах, обращенных на меня, играл огонь.

— Что же это за имя? — спросил я.

Губы Элли дрогнули, и она тихо произнесла:

— Великий Мерлин.

еликий Мерлин! — эхом откликнулись тысячи тихих голосов, это имя повторили шепоты леса, и оно отразилось в рваных облаках, бегущих навстречу луне.

Яромир приблизился к Магу и с глубоким поклоном протянул ему кубки. Старец принял их. Яромир вдруг заговорил на языке, которого я прежде не слышал. Странно, но я понимал каждое слово этого незнакомого и прекрасного языка. Это был славянский язык, явно очень древний, — возможно, тайный язык славян, родившийся в глубине мистерий, — и в нем словно бы сплелись и соединились все славянские речи: мистическая ясность русского, гордость польского, певучесть украинского, детская нежность и смешливость чешского, лесная уклончивость белорусского, прямодушие словацкого, смелость сербского, загадочная сдержанность болгарского, пылкость черногорского, византийская роскошь церковно-славянского, чувственная женственность словенского, крестьянское упорство языка поморов и русинов… Звучали в этом языке и холодные ветры севера, и стон арктического льда, и южный жар, и эхо скал Черного и Средиземного морей, и скрипы Уссурийской тайги — все изгибы земли, все великорусские реки, все края, где звучит славянская речь, вплели в этот язык свои голоса, — и Прага, славянское сердце Европы, пела в этом языке свою песню.

Я понимал этот древний язык, но не смогу вспомнить ни слова: таким его, видно, и задумали, этот язык таинств, проникающий до глубины души и тут же ускользающий из памяти. Могу передать лишь приблизительное содержание речей.

— Птичья кровь, — сказал Яромир, опускаясь на одно колено и протягивая чаши Магу. — Древняя жертва этой ночи. Кровь первомайских птиц — курицы и орла — смешается в недрах земли, и боги выйдут на поверхность. Кровь высоко летящего и низко падающего, кровь зоркого и разбивающегося в прах, кровь наводящего ужас смешается с кровью смиренной, с кровью простой, с кровью слепой, с кровью тупой, с кровью жирной, кровь царя с кровью смерда, кровь полета с кровью беготни, кровь палача с кровью жертвы, кровь господина с кровью раба, кровь бесстрашия с кровью страха, кровь неба с кровью дворов, кровь верха с кровью низа, кровь О с кровью К, кровь клекота с кровью кудахтанья, кровь слез с кровью смеха, кровь бодрствования с кровью сна. Да смешаются!

— Да смешаются! — ответил Маг на том же языке и принял чаши своими протянутыми руками. Голос его был глух и глубок. Затем он подошел к краю площадки, нависающей над гигантской воронкой в земле, и высоко поднял чаши к небу.

Небо послало в ответ пять полыхающих зарниц. Близилась гроза. Маг произнес некую фразу на древнееврейском языке и с этими словами бросил обе чаши в воронку, наполненную земляной тьмой.

— Восстаньте, славянские боги! Пусть вечно живут народы, навечно разъединенные и навеки влюбленные друг в друга!

Тут же гроза прокатилась по небу, дрогнули и пошатнулись все огни, и высветилось уже не пять, а целый куст зарниц. В глубине колоссальной воронки что-то забурлило, и вдруг все свистнуло, словно бы космос обернулся скворцом, и гигантское существо встало над воронкой. Черная фигура, достающая головой до облаков, медленно выпрямилась и открыла пронзительные зеленые глаза, глядящие на луну, видимую в разрывах туч.

Бог Святолес, покровитель всех друидских полян, всех рощ волхвов, всех магических кущ: руки его окутаны мхом, борода зеленела как чаща, черные гигантские ели качались на плечах, — и тут же фигура исчезла.

Парад Богов. Мало сказать, что я стоял там охуевший до глубины души — я просто стоял как обоссанный опоссум: мне казалось, что по моим ногам струится влага, потому что я обоссался и кончил множество раз; мне казалось, из глаз моих текут слезы, из носа исходит поток загадочных соплей, из уголков плотно сжатого рта выступает, пузырясь, слюна. Какая-то жидкость, похожая на квас, текла даже из ушей, но все это мне лишь казалось — на деле я стоял сухо и строго, как маг среди магов, вытянув вперед левую руку в римском салюте, принимая Парад. А боги шли… Шли великие древние боги. Отчего-то возникало ощущение, что они именно идут, что это процессия, хотя они поочередно вздымались и исчезали над воронкой — гигантские фигуры, каждая выше небоскреба, который Уорбис собирался возвести над Прагой. Даже если бы в сердце моем заверещал кровавый ангел, требуя, чтобы я записал имена богов (кажется, один из магов, принимающих парад, гулко выкликал эти имена), я не стал бы этого делать, хотя помню каждое имя. Даже если бы золотые выпуклые морды львов выступили у меня на ладонях, если бы они с доброй угрозой ощерили свои окровавленные клыки, требуя, чтобы я описал, как выглядели боги, я не стал бы этого делать, хотя помню, как в короне грозных длинных белых корней шел, оставаясь на месте, бог Пня.

А боги шли, словно вращалось гигантское колесо. Я отказываюсь назвать и описать богов, потому что ужас превратил мой мозг в кучу замороженных овощей. Ужас? Вы что, поверили, что я обоссался и обосрался от ужаса при виде богов? Я пошутил, я ничего не боюсь. Да здравствует бесстрашие! Поэтому вот они, имена и краткие описания богов.

Вот Трибог — бог о трех головах. Вот богиня Молоко.

От Ша и Ва родился бог Шва, более известный как Синий Шива, бог разрушающего и восстанавливающего танца, его еще считают покровителем швов и швейных дел: он явился в виде великана, носящего в здешних краях имя Швейк — гигантский ухмыляющийся солдат, с которого сорвали погоны, бесконечно ерничающий, извивающийся толстячок, румяный, имитирующий безумие дезертир, особо нелепый на вид гигант в полинялом мундире австро-венгерской армии, а на поверхности кителя виднелись яркие пятна мха и бурые континенты крови.

Богиня Нит имела вид тонкой белой нити, спускающейся из тьмы небес во тьму земли. Ее еще называют Неть, или Нут, или Нет, или Тень-Нет, от чего происходит слово «тенеты», это богиня сетей, богиня подъема на небо и спуска под землю, богиня темного безвоздушного неба без звезд за пределами атмосферы, она покровительствует космическим исследованиям, покровительствует умершим, портным, наукам, Интернету, паукам и шелкопрядам, заключенным и пленникам, всяческому связыванию, всяческой несвободе, всяческому отрицанию, покровительствует пребыванию в состоянии невесомости; ей не молятся, просить ее ни о чем не имеет смысла, потому что она на все отвечает «нет» и только это слово знает, и, тем не менее, она сама приходит на помощь страждущим от боли, утверждая, что слово «небо» происходит от слов «не больно» и «не быть» (в старину слово «небо» звучало «неболь»). Она также является богиней навигации, картографии, выводит всех заблудившихся в лесах или лабиринтах. Впрочем, она сама образует лабиринты — я видел, как она расслаивается, разветвляется, ее сеть распространяется во все стороны, все связывая и лишая свободы; ее называют «добрая тюремщица», она любит покорных, смиренных, но тех, что не просят ни о чем и ничего не хотят. Говорят, она сама скромна и отрицает даже собственную божественную сущность, говоря нам, что слово «небо» означает «не бог» и даже «нет бога» (или «неть бога», что в ее языке свободно превращается в «сеть бога», а через слово «сеть» слово «нет» («неть») переходит в слово «есть»). Таким образом, это богиня «отсутствующего присутствия» и «присутствующего отсутствия», богиня шелеста и зияния, покровительница тонкого намека, стертого, неприметного знака, и она покровительствует также атеистам и неверующим в богов, считая неверие высшей формой благочестия, способствующего развитию науки, компьютерных технологий, блогов, облав, самоконтроля и тюремных учреждений, она покровительствует сексотам, стукачам, вертухаям, конвоирам, немцам (в мирное время). Говорят, она не любит любовь и войну и это она помогла Гефесту сплести из ее собственного тела ту великую и страшную Сеть, которой этот ревнивец оплел Ареса и Афродиту во время их любовного соития — так, обнаженными и совокупленными, оплетенными тонким телом Ни (отрицания), он показал их другим богам, и те смеялись.