В. Коваленко - Внук кавалергарда

На что он мне с гонором ответил: «Сколько вас, грамотеев, я передавил и сколько передавлю, не пересчитать!»

Вот таким был пузатенький Колобок.

Саня взял со стола пустой стакан и, заглянув в него, пошатываясь, выдохнул с нарочитым укором:

— Ты, хозяин, забывать стал свои прямые обязанности.

Я открыл новую бутылку и торопливо налил ему.

— А Лебедь мой долг перевел на себя. Отыгрался и вдобавок нахлобучил фиксатого орла на хороший куш, — икнув, он попытался вилочкой поймать кильку в банке.

— И я дал ему зарок, карты в руки не брать. А чуть позже он предложил мне выгодную аферу на пересылке. Дело в том, что пересыльная тюрьма была на территории нашей зоны. И вот Лебедь познакомил меня с кладовщицей всякого пересыльного шмотья. Там костюмы, брюки, свитера, фуражки, шляпы и прочая гардеробная дребедень. Кладовщица вольнонаемной была. Такая худосочная рыжеватая бандерша Зоя. Вот я с ней и схлестнулся на почве спекуляции пересыльных шмоток. Она отдает мне квитки на это тряпье, я иду с ним на пересылку, доступ у меня был. Несу в сидоре, где фотоаппарат лежит, врученные кладовщицей пятьдесят пачек «Беломора». Она и сама дымила, как паровоз. Там, в камере, нахожу нужных пассажиров по квиткам и предлагаю им шухнуть их тряпки на пять или десять пачек «Беломора». Знал, что с куревом у их напряженка. Почти все соглашались. И правильно делали. Ведь за время своей отсидки они на новое тряпье заработают. Возвращался, она всегда честно со мной рассчитывалась. Двадцать процентов как с куста. И так таким челноком я нагреб около пяти тысяч. Отправил домой. Переслать по своим каналам тоже помог Лебедь. И через месяц получаю от сестры письмо. Пишет, спасибо, братишка, деньги человек от тебя принес. Наняли мы людей, они домик наш отремонтировали и даже прикупили двух поросят в хозяйство. И мамке купили хорошие лекарства. Совсем плохая стала. Живет тем, что тебя день-деньской дожидается.

Куркин вдруг ткнулся лицом в ладони и, всхлипывая, заплакал. Растирая мокрые глаза запястьем руки, судорожно выдохнул:

— На всем белом свете для зэка есть один человек — это мама. Не дождалась меня родненькая, померла.

Он снова зарыдал. Я поспешно плеснул водки в стакан и поднес ему:

— Давай за упокой ее души, — и мы выпили. Тут хлопнула воротная калитка и послышались женские голоса.

— Жена, — определил я и предложил ему, от греха подальше, пойти в палисадник.

— Сам знаешь, — согласился опьяневший Саня, сворачивая общую тетрадь в рулончик.

И мы отправились во двор. Я сгреб бутылку с остатком водяры и банку консервов. На пороге столкнулся с женой и ее сестрой Танькой.

— Ты куда? — блеснув очками, стала строго допытываться жена.

— Друга провожу — буркнул я, обходя ее.

И тут же у меня за спиной началась ее песня сестре:

— Нельзя ни на минуту одного дома оставить, как тут же начинаются пьянки, и так далее и тому подобное.

Мы присели в садике на скамейке, и я, наливая остаток водки в пластмассовый стаканчик, до этого висевший на сучке сирени, поторопил его заинтересованно:

— А дальше что?

Он пьяно вытаращил на меня свои буркалы и удивленно переспросил:

— Что дальше? — и, видно, вспомнив свой рассказ о зоне, махнул рукой, — а ничего. Отмотал свой срок. Выпустили. Лебедя-то выпустили на полгода раньше меня по УДО. Вернулся, и все пошло по-людски. Работать устроился, с девкой познакомился, жениться уж собирался. А тут как-то раз пошли под Новый год мы с ней на танцы, но не фартит мне на Новый год, ой, не фартит, — расстроенно хлопнул он рукой по коленке. — Танцуем с ней, и вижу, здоровый длинноволосый и бородатый парень подмигивает мне. Что, думаю, петуха нашел? А он головой кивает мне на фойе. Ну, вышли. За нами следом гребет орел, ему под стать. Думаю, дело швах, с двумя не справлюсь. А присмотрелся к бородатому и вижу, это же Лебедь. Сам Лебедь. Когда наобнимались, он представил мне своего кореша: «Познакомься, вор в законе Ворон».

Екнуло у меня от паскудного предчувствия сердечко. Кумекаю, к чему воронье слетелось. Столько пернатых вместе собралось, не к добру это. Жареным пахнет. Но, молчу и слушаю Лебедя.

А он мне лепит розовый цвет по делу.

«Помнишь, должок за тобой, сейчас и пришло то время расплачиваться. Готов к труду и обороне?»

Я постарался бодренько ответить: «Готов».

«Нам шестерки донесли, что в вашу центральную аптеку завезли на все больнички района богато марфуши и прочей наркоты. Вот мы и решили избавить ваших аптекарей от такого муторного занятия, как дележка по шарашкам. Решили сами поделить. Твое дело нам шухер обеспечить. На стреме стоять будешь, за это бабки солидные получишь. Веришь мне?»

Мне ничего другого не оставалось, как ответить: «Верю!»

«А теперь идемте, прошвырнемся вдоль аптеки», — предложил Ворон.

Ну, короче говоря, сделали мы на Новый год аптеку, сработали чисто, без сучка и задоринки.

Три мешка наркоты, общей суммой на двести тысяч рублей, запичкали в багажник их тачки, и они отчалили на Куйбышев. И я облегченно вздохнул, тогда еще не ведал, что разборки впереди. И приблизительно еще не знал, что шалопут Лебедь глушанул намертво сторожа аптеки. Услышал только через три дня, когда расчудесный Лебедь мне привез мою долю, коробку из-под ботинок. Говорит: «Твой куш за содеянный грех».

Открыл я, значит, коробку, а в ней пачками купюры. Тогда я полез в подпол и закопал с глаз долой этот чертов ящик, как чувствовал, что это для меня подлянка. Ни рубля из коробки не взял.

А они навострили лыжи — пировать в Москву. Там где-то в кабацкой разборке язычком-то и трекнули про работу в аптеке. И через полгода нас повязали. Суд был показательным. Мне опять всучили восьмерик. Восемь лет от звонка до звонка. Хорошо, что я ни рубля из коробки не тронул. Они же напоролись на «вышку». Оба.

Куркин, разминая папироску, на время задумался, уставился в одну точку.

— Да, в тюрьме я уже жил отлично, — прошептал он. — За моей спиной ведь всегда маячили Лебедь и Ворон, и все знали о моих подельниках. И, видно, правильно я жил, к концу моей отсидки воровские тузы короновали меня на высокое по воровским меркам звание.

— Какое? — удивился я.

— Ты крест на груди видел?

— Ну, видел, ну и что?

— А это значит, что я вор в законе.

— Да ну-у? — изумился я, не веря, что простой человек, как Саня Куркин, может быть вором в законе. Как-то это не вязалось с его порядочной внешностью.

— И вот почти три года назад я вернулся. Женился. Сын родился, назвали Антошкой, — и глаза его восторженно заблестели, — знаешь, какой умный пацаненок. Уже «папа» говорит. Одеяло одилайкой называет. И я не хочу, чтобы, когда вырастет, ему тыкали в глаза, что его папа вор. Вот я и переехал в ваш город, руки соскоблил, не хожу вместе со всеми в душевую и ни слова матершинного не говорю. Не хочу, чтобы он знал обо мне плохое. И вообще, все, что случилось со мной, кажется ненастоящим. Будто все, что произошло со мной, было в каком-то дурацком сне. И это был не я, а кто-то другой. Незнакомый мне человек. А я всю жизнь просто работал, жил ни бедно, ни богато. Ходил с сыном на рыбалку, сажал в саду картошку. Я просто жил, как надо жить.