Татьяна Булатова - Мама мыла раму

На самом деле люблю, хочу, а попросить страшно. Вдруг, как всегда, губы надует: «Что я, маленькая, что ли?» «Для меня – всегда маленькая», – погрустнела Антонина и великодушно пообещала:

– Волосы потом. Летом.

«Да бог с ними, с волосами. Теперь буду как все!» – ликовала Катька, представляя, как завтра войдет в класс, как пройдет по рядам вздох изумления, как почернеет от зависти Пашкова и выдавит из себя: «Ну ты даешь, Самохвалова!»

– Ну ты даешь, Самосвалова, – захихикала Пашкова, разглядывая укороченную Катьку. – Ты бы еще без трусов в школу пришла. Как тебя мамка-то отпустила?

Катя, приготовившаяся к другой реакции на свое появление, покраснела:

– Нечаянно вышло.

Пашкова презрительно перевернула подол Катькиной формы наизнанку и сморщилась:

– Пургу не гони, Самосвалова. Так аккуратно нечаянно не бывает.

– Я утюг оставила включенным, пока форму гладила, прожгла. Обрезать пришлось, – легко наврала девочка.

– Понятно, – протянула Пашкова и тут же потеряла интерес к однокласснице.

Больше произошедших изменений в Катькином облике никто не заметил, только Ильдар Алеев, сосед с пятого этажа, вытаращил глаза и не удержался, чтобы походя не треснуть соседку портфелем по попе.

Катька гневно обернулась и тут же осеклась: любвеобильный Алеев смотрел на нее блаженно-похотливым взором и плотоядно улыбался:

– Крепкий мамон.

– Че-е-его? – не поняла Катя.

Алеев по-рыночному поцокал языком. Подгребла Наташка Неведонская и басом спросила у растерявшейся Самохваловой:

– Обижает?

Катька отрицательно помотала головой.

– А то смотри, можно и в морду дать, чтоб не мацал.

Второй раз произнести свое «че-е-его?» Катя уже не решилась.

– Домой идешь? – поинтересовалась Неведонская и коряво переступила с ноги на ногу.

– Не-а, – отказалась девочка и взвилась верх по лестнице из пропахшей сыростью раздевалки. Домой идти не хотелось: весна все-таки. Самохвалова повисла на перилах крыльца, внимательно рассматривая выходивших из школы старшеклассниц. Ну все красавицы! Все до одной.

Заметив вылетевшего из школьных дверей соседа Алеева, Катерина благоразумно решила спуститься с крыльца, памятуя об инциденте в раздевалке. Впрочем, Алееву не было никакого дела до Катьки, взгляд его был прикован к дефилирующим впереди старшеклассницам.

– Под ноги смотри, – залепил ему леща знаменитый Ворот.

Алеев вспыхнул и огрызнулся, по-шакальи уходя в сторону.

Катька побрела к дому, испытывая странное томление. У песочницы стояла Женька и, улыбаясь, смотрела на протискивавшуюся в дыру забора Самохвалову. На Батыревой была короткая, что называется «по самое не хочу», школьная форма. Катька с гордостью предстала пред ее очами.

– Обрезала? – обрадовалась достижениям подруги Женька.

– Обрезала, – призналась Самохвалова и хихикнула.

– Норма-а-ально, – одобрила Батырева новый Катькин образ. – То, что надо.

– Не нашли Рену? – поинтересовалась Самохвалова.

– Не-а, – погрустнела Женька и добавила: – И не надо уже.

– Почему?

– Мы квартиру получили. Новую. В июне отсюда уедем.

– А я? – не сдержалась Катька.

– А чего ты? – засмеялась высоченная Батырева. – С нами поехали. Будешь третьей дочерью. Сестра – одноглазка, я – двухглазка, ты – трехглазка. Только предупреждаю: спать будешь на полу.

Из окна второго этажа за девочками наблюдала вездесущая тетя Шура, сразу же обратившая внимание на длину Катькиной формы. Ей не нравилось все: и юбки у обеих короткие (куда мамаши смотрят?), и смеются слишком громко, и ведут себя вызывающе (надо Тоне сказать, пусть примет меры). Плохо. А Женька-то так вообще!

– Куда ты смотришь? – била тревогу Главная Соседка, закончив говорить по телефону Самохваловых.

– А что случилось-то?

– Пока ничего, – загадочно уходила от ответа Санечка.

– Нет уж, ты говори давай.

– Не нравится мне, Тонь, эта дружба. Испортит она тебе девку, вот увидишь.

– Кто-о-о-о? – не сразу понимала, о ком идет речь, Антонина.

– Да Женька из третьего подъезда.

– Не испортит, – вставала на дыбы Антонина Ивановна.

– Ну-у-у-у, смотри.

– Смотрю, Санечка, смотрю. Во все глаза смотрю…

– Смотри-смотри, – поджимала губы тетя Шура.

После беседы с соседкой в голове Антонины Ивановны шевелились дурные мысли: а может, Санечка-то права? А может, тонет ее Катька, и надо спасать ребенка? И чему она у этой Батыревой-то научится, кроме как задницей вилять? «Тоже полезно», – выскакивала откуда-то шальная мысль и тут же улетучивалась. И вообще, возмущалась Самохвалова факту вторжения на свою территорию незваных гостей: пусть за своей дочерью смотрит. А за своей уж я сама. Надо эту Женьку Еве показать. У нее глаз наметанный: сколько она всяких аферисток видела, тут же раскусит, что почем.

В квартиру влетела счастливая Катька, щелкнула замком портфеля и выложила перед матерью потрепанную книжку:

– Читала?

– Эрих Мария Ремарк, – вслух произнесла Антонина Ивановна. – «Три товарища». Ну и что?

– Женька дала почитать.

– Музыкой лучше занимайся – совсем забросила. К инструменту не прикасаешься. Как экзамены-то сдавать будешь?

– Нормально, – пообещала девочка и прижала книгу к груди. – Женька говорит, обязательно прочитай, все приличные люди читают Ремарка.

– Лучше бы ты Пушкина прочитала…

– Я прочитала. Это для души.

Антонина Ивановна чуть не поперхнулась от неожиданности:

– Не рано тебе о душе-то думать?

– Не рано, – заявила Катька. – Потому что в человеке все должно быть прекрасно: и одежда, и душа, и мысли.

– Вот и оденься, как положено. – Мать покосилась на задравшийся подол школьного платья. – И вообще, сними эту пакость. Смотреть стыдно. Люди вон уже говорят.

Катька сникла: уж что-что, а подрезать на лету ее мать умела виртуозно.

До Ремарка в этот вечер не дошло: переполненная впечатлениями девочка свалилась замертво. Утром ее разбудила опухшая от слез Антонина Ивановна.

– Ма-а-м, ты чего? – напугалась Катерина.

– Ничего, – буркнула та. – Прочитала.

– И как?

– Жуть, – заявила Антонина Ивановна и громко захлюпала. – Рано тебе еще.

Катька вскочила с постели и заголосила что есть мочи:

– Не рано! Не рано! Не рано! Женька же прочитала!

– Твоя Женька разве что хорошее прочитает?! – засомневалась Самохвалова, а потом внешне безэмоционально добавила: – Скажи своей Женьке, пусть еще принесет. Если есть…

До Ремарка Катя Самохвалова добралась только неделю спустя. Все это время книга разбухала от горючих слез Главной Подруги Семьи Евы Соломоновны Шенкель, настоятельно советовавшей Антонине Ивановне не ограничивать девочку в чтении классики, ибо такая классика есть воспитание души.