Татьяна Булатова - Мама мыла раму

Вот так и хотела сказать, да не успела. Пашкова эта, как сорока, на хвосте принесла.

Утром, проводив дочь в школу, позвонила Еве на работу.

– Нотариальная контора, – поприветствовали ее в телефоне. – А Евы Соломоновны нет. Заболела.

– Заболела? – не поверила Антонина Ивановна и тут же бросилась звонить на домашний.

– Ничего не заболела, – опровергла нотариус Шенкель худшие предположения Антонины. – Слесаря жду.

– А врать-то зачем? – изумилась Самохвалова.

– Ну ты же врешь… – легко вынесла приговор Главная Подруга Семьи.

– Я-а-а? – возмутилась второй раз пойманная с поличным Антонина.

– Ты… Я тебя видела.

– Понятно, – не стала оправдываться Антонина Ивановна. – А чего ж молчала?

– А чего говорить? Не маленькая уже. Значит, надо.

– Да! Надо! – с гордостью подтвердила Самохвалова и почувствовала себя гораздо лучше.

– Ну, надо, значит, надо, – спокойно отреагировала Ева Соломоновна и переспросила на всякий случай: – А ты чего хотела, Тоня?

– Уже ничего, – буркнула подруга и повесила трубку.

«Никому ничего объяснять не обязана! – неистовствовала Антонина Ивановна, расхаживая по квартире из одной комнаты в другую. – Ни-ко-му ни-че-го!» Да и что могла объяснить страстная Самохвалова старой деве Шенкель?! Что у нее голова кружится от запаха мужского пота? Что сердце выскакивает и в груди так ломит, аж страшно становится? Что в животе сосет, когда она то самое, мужское, чует? Разве она это поймет?! А может, про старость ей рассказать? Как страшно, как одиночества не хочется, как в зеркало смотреть обидно. Как дочь растет и другие красавицы бегают. И еще хотелось прокричать ей, Еве, как много еще в ее теле нерастраченной любви, ненужной детям, не материнской! И как мучает ее эта любовь, не способная излиться вовне. Как терзает и требует повиновения. «Слушай меня!» – кричит она ей и заставляет вопреки всему смотреться в зеркало, шить платье и даже думать, не порадовать ли его чем-нибудь этаким. Много, что ли, он со своей этой Наташей видел?

Но рассказывать Еве это было нельзя, Катьке – тем более, а Санечка ни о чем, кроме как об Ирискином позоре, думать не могла. «Вот и попробуй не врать!» – извинила себя Антонина и поклялась остаток жизни прожить так, как ей хочется.

«Я тогда тоже буду жить, как мне хочется», – пригрозила Катька невидимому врагу и на какое-то время успокоилась.

Врать родителям считалось чуть ли не хорошим тоном. «Где ты была?» – спрашивают мама, папа, бабушка. Говори «на субботнике», «на демонстрации», «на репетиции», «в библиотеке». «Кто к тебе приходил?» Отвечай: «Никто. Это деньги за уборку собирали». Или того лучше – «на похороны». С похоронами, правда, надо быть поаккуратнее – видно же, никто не умер. Все соседи – в добром здравии. Поэтому лучше придумать нечто более правдоподобное. Например, почтальон дверью ошибся. Да мало ли способов пустить пыль в глаза? Не умеешь – научим, не хочешь – придется. «По-другому нельзя», – размышляла младшая Самохвалова после мастер-класса, проведенного Пашковой.

– Дура ты, Катька. Кто ж сейчас всю правду выкладывает?

– А мне скрывать ничего, – слабо сопротивлялась девочка.

– Всегда есть что скрывать, – убеждала Пашкова, роняя семена на подготовленную почву.

«Мне же она ничего не сказала! – бунтовала Катька против матери, возобновившей взаимоотношения с черепаховым Солодовниковым. – Теперь опять его к нам домой притащит».

– Жалко тебе, что ли? – успокоила ее Женька Батырева, задумчиво плетя венок из одуванчиков.

– А чего она? – пожаловалась Катька.

– Чего?

– Опять с ним…

– Ну и что?

– Ну и то! Много ты понимаешь…

процитировала Женька, развалившись на траве, согретой ярким майским солнцем.

– Глупость какая! – не согласилась с цитатой Катька и сморщила лоб в поисках аргументов. – Тем более она не одна!

– В том-то и дело, Катечка, что одна. Ты не считаешься. Дети вообще не очень-то считаются. Мои вот, например, вчера всю ночь ругались, орали, как сумасшедшие. Разводиться собираются в который раз. Систер сказала: уйдем к бабушке. Очень надо бабушке: у бабушки – дедушка. Главное, сейчас вещи собирай, складывай, а переедешь – домой вернут. Скажут: все, хватит, опять любовь у нас. Это что, по-твоему, считаются?

– Ну не знаю… – неуверенно протянула Катька.

– То-то и оно. Никому дети не помеха.

– Хорошо тебе говорить…

– Хорошо, – согласилась Батырева. – Лишь бы меня не трогали, а я всегда найду, чем заняться. Когда у предков любовь – делай, что хочешь. Когда развод – в доме Запорожская Сечь. «А кого ты больше любишь? Маму или папу?» В общем, фигня всякая, я тебе скажу. Так что радуйся. Помнишь, она у тебя зимой дома сидела? Ты ж вешалась! А сейчас…

– А сейчас она его к нам приволочет, как в прошлый раз. А он знаешь какой противный!

– Да ладно! Ты ж говорила, генерал!

– Да никакой он не генерал!

– А ты ей скажи: мама, пусть твой генерал живет у себя в казарме, а к нам только в гости приходит.

– Ты чего? – засомневалась Катька. – Как я ей это скажу?

– Скажешь как миленькая. А не скажешь – в зал переедешь.

Такой прогноз Катю Самохвалову явно не устраивал. Но именно он казался ей самым закономерным: мать вступила в очередной этап майского цветения и открыто говорила о своих планах. Сегодня – кино, завтра – театр, послезавтра – еще какая-нибудь дурь. В разговоре Антонина называла Солодовникова «Петр Алексеич» и пыталась рассказывать о нем дочери только хорошее, несмотря на стойкое Катькино сопротивление. В результате вчерашний предатель и просто непорядочный человек превратился в ангела, недооцененного детьми, коллегами, тетей Евой и, наконец, самой Антониной. Конечно, уверяла Антонина Ивановна, он не идет ни в какое сравнение с покойным Сеней. Но на фоне всеобщей безнравственности, мужской безответственности и женского легкомыслия отношения с ним – это залог грядущего счастья всех Самохваловых.

Верилось в это с трудом, но Катька терпеливо слушала материнские речи, пытаясь почувствовать тот единственно правильный момент, когда появится возможность сказать о своем отношении к происходящему. Антонина говорила много, безудержно, а момент все не обозначался и не обозначался. Наконец-то девочка не выдержала и в лоб спросила:

– А он что? Снова будет жить с нами?

– Кто? – сразу не поняла Антонина.

– Ну он, Солодовников твой.

– Зачем? – по-житейски незатейливо поинтересовалась Самохвалова.

– Ну как зачем? Любовь… – При этом слове Катька потупилась, ей стало неловко. – И все такое…