Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник)

Не успела, или просто не смогла ничего ей объяснить, убедить, показать. Без покаяния, без примирения с Богом. Как же так! Вроде и не было ее, Катиной, вины; вроде делала она, что могла, а все-таки саднило внутри: не успела, не смогла. Но теперь уж не ей решать. Теперь…

Автоматически — столько раз ведь проговорено было! — встала, подошла к шкафу, где под рваными наволочками лежали «похоронные» и адрес Митьки, сына, что живет на Дальнем Востоке, и еще вопрос, прилетит ли на похороны. Была там пачка купюр, тысяч на десять, и несколько стодолларовых бумажек, да еще сберкнижка с завещанием — на Катино имя. Надо же, еще есть у кого-то сберкнижки, оказывается, как у бабушки была для пенсии.

— Да ведь не надо мне, — растерянно сказала Катя, глядя на мертвое и спокойное тело, которому тоже уже ничего не было нужно, — это мы крест на могилу поставим…

Придвинула стул к изголовью кровати, присела, растерянная: что теперь, как? Кого вызывать, куда звонить? Надо будет маме по мобильному, спросить, вот прямо сейчас… Но не звонила, отодвигая эту последнюю суету, сидела и сидела в пустой и чужой уже комнате, где не о чем было спорить, и некому. Просто сидела в тишине.

А вот отпевать ее будут обязательно в их храме, ведь она же крещеная: русская, значит, крещеная. Тогда всех крестили. А что говорила она про Сталина… Ну так это чтобы ее позлить, Катерину. Это ладно.

Слава Богу за все — уже переводила она бабу Глашу на язык Златоуста.

Пирожковая на углу Жданова и Варсонофьевского была тесновата, и место за столиком в ней находилось не сразу. Но когда от раздаточной стойки отошли эти двое в безупречных полушерстяных костюмах, младший на полшага позади старшего, они уже знали, куда поставить свои тарелки — вон на тот столик у окна, подальше от остальных. Там что-то еще дожевывал один ханурик, он поднял глаза и готовился, видно, завести свою привычную песнь про «мужики, копеек двадцать бы, а, чисто чтоб поправиться», но встретился со старшим взглядом и просто отошел в сторонку. Вот этому взгляду надо от него научиться, подумал младший.

Старший неторопливо повесил на специальный крючок под столиком свой кожаный портфель, расстегнул его, наощупь извлек две бутылки пльзеньского праздроя.

— А пиво все-таки должно быть хорошим, — резюмировал он, да и кто бы спорил, — Помногу не могу, печень слегка пошаливает, но уж тогда только хорошее. Впрочем, ты там у себя, наверное, тоже времени даром не терял?

— Не терял, — усмехнулся младший, — но по гастштетам особенно некогда было рассиживаться, работа.

— Да ладно, ладно, не на комиссии. Даже поправился вон, как я погляжу.

— Есть немного, — признался младший, — но вот начал бегать трусцой, два кг уже сбросил.

— Мда, мне вот тоже беготня предстоит… Теща ремонт затеяла, достань ей того-этого. Унитаз так непременно розовый, иначе она не сядет.

— Сочувствую.

— А вот скажи-ка, Володя, пива сколько там сортов?

— Я лично около двадцати попробовал, да еще парочку бундесовского.

— А у бундесов сколько?

— Не считал…

Старший лихо отправил в рот еще горячий пирожок с мясом, жареный, с хрустящей корочкой. Тот ханурик все еще стоял за столиком, но уже у самого входа, и осторожно косился на эту пару. В самом деле, кто такие? Кто чешское пиво пьет, тот в пирожковую не ходит. Но эти двое уже не смотрели в его сторону. А за другими столами торопливые сотрудники московских контор поглощали свой перекус, и потихоньку выпивали, и травили байки, и дела им особого до тех двоих не было.

— И не считай лучше. Ну…

Старший достал из глубин пиджака швейцарский складной нож, оттопырил открывалку, сковырнул крышки, разлил по стаканам.

— Чтоб у нас столько же было, — резюмировал он вместо тоста, и слегка сдвинул стаканы, — веришь, что будет?

— Будет, Аркадий Игнатьевич, — уверенно ответил младший, — обязательно.

— Ну да, ну да, — усмехнулся старший, — останкинское полутемное и пшеничное нефильтрованное жигулевское. А еще будет вишневое, какое в Бельгии варят, с завода Степана Разина. Володя, ты же не на комиссии, в самом деле.

— Ну, тогда не будет, — растерянно и несколько облегченно отозвался младший.

— Вот это правильный ответ, хотя бы честный. И оба мы знаем почему.

Младший сосредоточено и выжидательно жевал свой пирожок, тоже с мясом, но печеный. Он не доверял шкворчащему маслу, в которое опускали порцию за порцией. Наверняка одни канцерогены.

— И я думаю, — продолжил старший, — что лирику про временные трудности и тяжкое наследие мы оставим товарищу Косых. А я с тобой хочу поговорить как с человеком.

Младший по-прежнему молчал.

— Видишь, и место подходящее. С народом, так сказать, наравне. С народом, который пьет уж какое есть… потому что не будет у нас нормального пива, и точка. И джинсов не будет. Чугуна на душу населения — завались, электроэнергии — тоже, про танки я уж промолчу. А пива не будет, и мы оба это знаем, и они знают, — он обвел взглядом соседние столики, — и завидуют и моему праздрою, и твоему гастштету, а главное, бундесу с его ста двадцатью, или сколько их там, сортами пива в свободной продаже. И вот что делать с этим, я и хочу с тобой обсудить.

— Аркадий Игнатьевич…

— Вопрос понял, — усмехнулся старший, — если ты на меня пишешь докладную, то я отчитываюсь, что провел беседу с целью выяснить настроение молодых сотрудников. Да и не поверят тебе. Вот тот разве подтвердит, — он кивнул на ханурика, — только вряд ли он чего услышал и понял. А если на тебя докладную, то я просто не напишу. Зачем ты мне?

— Незачем.

— Ну вот, — старший снова содвинул стаканы, отхлебнул и взялся за второй пирожок, — ты честный и умный офицер, Володя, мы не первый год работаем вместе, я уж людей вижу. Поэтому я все это тебе и говорю, и не тебе одному, кстати. А главное, ты молодой. Ты доживешь, да и я доживу, но уже отставным. А ты будешь в том возрасте, когда мужчине и только и решать судьбу своей страны, понимаешь? Ты и твои друзья. Вот я и хочу спокойно встретить старость. Может, что из вас и получится.

— Вы о чем? До чего именно доживем?

— До полного праздроя.

Старший хлебнул широко, закончил второй мясной пирожок и перешел к третьему, с капустой. Младший немного отставал, но и он уже заканчивал свой второй.

— Ты посмотри сам. Вон тот, в водолазочке, жадно ест. Из соседнего НИИ наверняка, через дорогу. На работу приходит анекдоты потравить, да оно и к лучшему, такого работничка лучше б сразу да на пенсию. Пишет диссертацию о руководящей роли МПЛА в ангольской революции, или о китайских уклонистах-маоистах и их перегибах. Будет кандидатом философских или исторических… А по вечерам Галича под гитару, ксерокс Солженицына под подушкой. И ничего, совесть не мучает. Справа, подальше — пролетарий. С утра уже взямши, а теперь добавимши. Зато гегемон. Со стройки, полагаю. Что себе не скоммуниздит, то просто прогребет. А мы ему побольше чугуна на душу, мать! Станет бундес-прораб такому премию выписывать?