Борис Мишарин - Ангел возмездия

Валентину начала бесить эта его краткая сухость и манера общения. Попыталась найти нужные слова, но сразу не получилось, и она тоже уставилась ему прямо в лицо. Потом произнесла с вызовом:

— Но я же чувствую…

— Кому нужны ваши чувства? — мгновенно перебил ее опер. — Читателям? Так им чувства не нужны. Слова? Может быть… но вы их словами и дурачите. Приходите сюда — слышите одно, а пишите другое. Разве вам правда нужна? Статейка, которая бы выглядела получше, погорячее. А правда в ней или кривда — вам наплевать.

Вода в банке своеобразно забулькала, забурлила, и Николай вытащил кипятильник, насыпал заварки и закрыл листом бумаги, придавив сверху обычной ложкой, что бы лист не сворачивался от температуры и влажности. Валентина узнала еще одну деталь быта оперативников — такие кипятильники называли они бульбуляторами за своеобразные звуки и делали их зэки на зоне.

— Понятно, — произнесла Чернова, — но нельзя судить по паршивым овцам обо всем стаде. Это и нас, и вас касается. Вас же то же частенько незаслуженно обвиняют по поступкам отдельных милицейских личностей. И если я напишу что-то стоящее, то вы первый это прочтете, отредактируйте содержание. Публикация после этого.

Опер хмыкнул неопределенно.

— Слыхали мы и такое… Без обид только — ничего личного.

— Да-а, видно сильно вас пресса задела, если всех под одну гребенку чешите.

Николай сразу ничего не ответил. Взял два стакана, налил из банки чай, пододвинул один Валентине.

— Пейте, — помолчал немного, отхлебывая горячий напиток, — за то вы другого не чешите, — продолжил он. — Система не даст вам написать желаемого, написать правду. Правду, которую скрывают от народа.

— У нас свободная пресса и загнули вы через чур…

— Ничего я не загнул, девочка, — перебил Чернову Николай. — Где вы видели свободную прессу или демократию в России? Не мелите чепухи. Если вы этого не понимаете — какой мне смысл с вами общаться? Одному с системой бороться бесполезно, а значит, и печататься будут те статьи, которые выгодны, нужны системе. А не те, которые хотите вы. Да, немного демократии у нас есть — вас никто не посадит, не расстреляет, как в 37-ом. Вас просто уберут с журналистики, с работы выгонят и не возьмут более никуда. Пожалуйста — идите работать продавцом, уборщицей, открывайте свой бизнес, бичуйте, жируйте, делайте, что хотите. У нас де-мок-ра-тия. Так что чем раньше вы снимите свои розовые очки, тем лучше для вас.

— Вас просто обидели, Николай, вот вы и злитесь теперь на общество, на журналистов и, полагаю, на других людей то же.

— Обидели, говорите… Я вам расскажу один случай. В Грозном, в январе 1995-го, в один день вышел из строя почти весь отряд Кемеровского СОБРа — кто-то погиб, кто-то был ранен. Случай неординарный для кемеровчан и в Грозный приехал их журналист. Приехал написать правду о происходящих событиях, написать о своих земляках. То, что он там увидел — потрясло журналиста до глубины души. Смерть всегда вызывает определенные чувства, но более всего его поразило вранье. Та журналистская ложь, которая выплескивалась на народ. Он уехал обратно с чувством яростного возмущения и абсолютным желанием написать правду. И был уверен, что напишет все, что народ узнает правду. Где его правда, кто ее прочитал? Ни строчки нигде. О Первой Чечне и сейчас правды не пишут. А вы мне тут пытаетесь за истину голосовать…

— Но, это все слова и рассуждения…

— Рассуждения… слова… Извините — не получится у нас с вами разговора. Слишком молоды вы… Вот, когда щелкнут по носу вас несколько раз, когда откажутся печатать вашу правду, а вы не согласитесь на кривду — вот и приходите тогда: поговорим. А сейчас еще раз извините — зэка одного из СИЗО привезут, так что всего вам доброго.

— А можно я на допросе побуду?

— Нет, простите — тайна следствия.

— Он что — бандит, убийца?

Опер усмехнулся.

— Нет — обыкновенный банкир, вымогатель и взяточник. Как говорили раньше — расхититель социалистической собственности.

Черновой все же удалось узнать позднее некоторые детали по этому уголовному делу и даже побеседовать с самим обвиняемым. Жалкий тип, который признавал свою вину, раскаивался и все списывал на незнание закона и стечение обстоятельств. В искренность таковых Валентина верила слабо, такие, по ее мнению, не раскаивались, а лишь говорили об этом, поджидая момент, когда все можно будет вывернуть наизнанку.

Статью про милицию она так и не написала. Потом в руки попал материал, за который пришлось отсидеть или, правильнее сказать, отлежать пять лет в психушке.

Сейчас она кушала и стыдилась своего поведения с Николаем, не понимала его тогда совсем. Да и не могла понять в то время, как он тогда выразился, еще не стуканная по носу. Сейчас понимала… Не просто понимала — каждой клеточкой все прочувствовала. И свободу, и демократию.

Мысли в голове роились и перемешивались.

— Кэт, я сегодня одного человека случайно встретила, — начала издалека разговор Чернова. — Когда-то беседовала с ним, он тогда в СИЗО сидел. Вину признавал, не отпирался и должны были дать ему лет десять или пятнадцать, но вообще не сел. Конечно, время прошло и никто сейчас его делом из прокуратуры заниматься не станет, но ведь можно написать об этом.

— А стоит?

— Стоит, Кэт, стоит. Я просто уверена, что он преступник и что его отмазали. Пока не знаю как, но уверена. Почему он не понес наказание, вернулся на свое прежнее место работы — заместителем начальника ГУ ЦБ?

— Должность слишком высокая, Валентина. Значит, начальству было не выгодно, вот и не сел он. В то время лиц такого уровня не только не садили, даже к уголовной ответственности не привлекали. Закон же не для всех писан и ты в этом сама убедилась, на собственной шкуре.

Кэтвар пожалел, что напомнил Черновой о злоключениях, но это только подзадорило ее.

— Вот именно! Посадят его или не посадят — я не знаю. Но пусть все знают, что он гад и преступник, — убежденно констатировала Валентина.

— И что ты собираешься делать?

— Напишу статью, расскажу правду людям. Но для этого мне его дело нужно почитать, а сама я его вряд ли смогу добыть. Поможешь, Кэт?

— Постараюсь, ради тебя постараюсь. Верю, что напишешь правду, и что напишешь так, что бы самой не досталось. Где-то вместо утверждения — вопрос, где-то рассуждения вслух. Народ поймет все, а ты не подсудна. Старый журналистский трюк… Впрочем, сейчас ты все сама понимаешь.

— Значит все осталось по-прежнему, — тяжело вздохнула Чернова.

— Что по-прежнему?.. Было и есть… Закон — есть закон и он один для всех. Но, что не позволено быку, позволено юпитеру. И, кроме того, сейчас ты стала умной, наученной своим горьким опытом. Такова жизнь, Валентина.