Джон Уэйн - Зима в горах

Январь ушел, пришел февраль с талым снегом. Море было похоже на свинцовую фольгу, стены замка исходили паром, впитав в себя всю влагу шумных плескучих ливней, возвещавших приход весны. И вопреки враждебной непогоде народившийся год расправлял крылья. А сердце Роджера было как ваза с крокусами на залитом солнцем подоконнике.

И все же воздух был полон угроз. Джеральд Туайфорд не появлялся больше ни у школьных ворот, ни где-либо еще, но его злой, растревоженный дух витал над menage [58] Супружеской четой (франц.). в отеле. Однажды утром Дженни, поборов свой страх, отправилась на машине в Нантвич, чтобы обсудить положение вещей с родителями. Она вернулась далеко за полночь, и Роджер, дожидавшийся ее в номере, видел, помогая ей лечь в постель, что она совершенно обессилена и близка к нервному расстройству. По счастью, была пятница, и она могла не вскакивать спозаранок и отоспаться. За субботу и понедельник она мало-помалу оправилась и снова повеселела. Роджер старался не задавать ей вопросов, и она не стала ничего ему рассказывать — заметила только, что испытание оказалось ничуть не менее тяжелым, чем она предполагала.

— Но теперь это уже позади, — добавила она. — Я все-таки заставила их понять.

— Они не хотят познакомиться со мной? — спросил Роджер, внутренне ощетиниваясь.

— Успеется, — сказала Дженни. — У нас будет для этого достаточно времени, когда мы станем официально мужем и женой.

На том все пока и кончилось. День святого Давида приближался, его отблеск уже лежал на всем. Мэдог не один десяток раз за сутки взбегал по ступенькам отеля с каким-нибудь не терпящим отлагательства поручением, и Дженни ушла с головой в спасительную предсъездовскую суматоху.

— В конце концов, — сказала она Роджеру, — кельтская поэзия — это на самом деле важно. Если бы не съезд, мы бы не были сейчас вместе.

В ответ Роджер придумал себе шуточную визитную карточку:

М-р Роджер Фэрнивалл,

Сам себе господин,

ул. Зеленого горошка, девять,

харчевня Лланкрвис.

Однако общее возбуждение передалось и ему, он чувствовал его в своих жилах. День святого Давида, несомненно, станет памятной вехой в их жизни. Примерно так он и сказал однажды вечером Райаннон, которая, сидя за своей стойкой в пустом вестибюле, покрывала от нечего делать лаком ногти и была явно не прочь почесать языком.

— О да, этот день останется в памяти, — сказала она. — Вы не знаете и половины того, что будет.

— Чего же это я не знаю? — спросил он.

— Не один только Мэдог готовится к этому дню, — сказала она. — У Дика Шарпа тоже свои планы.

— Вот как? Ну, рассказывайте, — нетерпеливо сказал Роджер.

— Скоро сами узнаете, — поддразнила она его. — Но вам я скажу, ладно. Он готовит большую распродажу на это утро.

— Большую… Что?

— Будет распродавать свои автобусы. Все до единого. Он выходит из игры.

— Вы уверены?

Она подняла на него глаза.

— Разве я когда-нибудь ошибалась?

— Нет, Райаннон, — сказал он, — вы никогда не ошибаетесь, вы всегда правы, мудры, добры и прекрасны.

— Ну, я бы этого не сказала, — заметила она и снова занялась своими ногтями. — Но, хочешь не хочешь, до меня доходит все.

И это действительно было так. Райаннон всегда получала безупречную информацию. Дня через два по всему Карвенаю и во всех близлежащих поселках были расклеены объявления, оповещавшие о распродаже. Роджер тщетно пытался понять, случаен ли выбор даты или в этом есть какой-то особый смысл. Неужели Дик Шарп задумал вступить в некое тайное единоборство с Мэдогом? Но Айво, как-то столкнувшийся с аукционистом, который должен был производить распродажу, давал совершенно прозаическое объяснение этому факту: день святого Давида приходился на субботу; все аукционы обычно проводятся по субботам в утренние часы, когда народ бывает посвободнее и можно собрать больше покупателей; день святого Давида пришелся на ту субботу, когда аукционный зал был не занят.

— Это значит, что в город хлынет толпа народу, а он и без того будет переполнен, — заметил Роджер.

— Место для всех найдется, приятель. Это резиновый город. Он раскроет свои возможности. Дома здесь на колесах — откатим и только. К тому же было сделано открытие, что и замок у нас картонный. Это бутафорский замок, он сохранился от пантомимы, поставленной в честь короля Хируордом Бодрствующим. Стоит поднести к нему спичку, и места будет много, сколько угодно места.

Весь Карвенай жил теперь в ожидании первого марта. Или почти весь. Одним ветреным вечером Роджер шагал по узенькой улочке, на которую выходила боковая стена отеля «Палас». Отсюда же был вход в один из трех баров отеля, и Роджер уже хотел было завернуть туда, чтобы промочить горло, когда его внимание привлекло расклеенное теперь повсеместно объявление: «Распродажа средств общественного транспорта. Включая омнибусы и запасные части». Он, как всегда в этих случаях, приостановился, чтобы прочесть объявление и снова ощутить приятный трепет торжества при виде того, как Дик Шарп черным по белому расписывается в своем поражении. Объявление было набрано красивым старомодным шрифтом и выглядело солидно, как театральная афиша Викторианской эпохи; быть может, тот же самый печатный станок когда-то с грохотом отхлопывал объявления о распродаже карет. «В 11.00 в Аукционном зале, Замковая площадь, Карвенай». Он прочел объявление до конца и почувствовал приятную теплоту во всем теле.

Тут дверь бара отворилась, и на лестнице послышались быстрые нетвердые шаги. Роджер поглядел туда и застыл на месте. Сын Дика Шарпа, пошатываясь, спускался с лестницы; он поводил плечами, словно пробивался сквозь толпу, и вызывающим движением головы откидывал со лба светлый клок волос. Увидев Роджера, он на секунду приостановился в нерешительности, затем двинулся вперед, глядя на него в упор побелевшими от ненависти глазами.

— Вы, кажется, очень довольны собой, — сказал он.

— Более или менее, — сказал Роджер. Он слегка приподнялся на носки и стоял, осторожно перенося тяжесть с ноги на ногу. Если дело дойдет до кулаков, надо быть готовым и действовать быстро.

Сын Дика Шарпа поглядел в один конец улицы, потом в другой, словно желая удостовериться, что, напади он на Роджера, свидетелей не будет. Но вместо того, чтобы нанести удар, он наклонился к Роджеру и проговорил, доверительно понизив голос:

— Ответьте мне на один вопрос. Только на один.

— А именно?

— Когда вы уберетесь туда, откуда явились? Когда перестанете сидеть у нас на шее?

— А это вовсе не я сижу здесь у людей на шее, — не повышая голоса, сказал Роджер.

Сын Дика Шарпа помотал головой, словно пытаясь прояснить свои мысли. Роджер видел, что он пьян. В нем пробуждалось покровительственное отношение к мальчишке.