Валерий Иванов - Последнее искушение Дьявола или Маргарита и Мастер

— Это пенсне, — робко поправил его дребезжащим тенором арестант, — понимаете, я привык….

Но дознаватель уже нашел нужный формуляр и махнул вбок рукой, прерывая объяснения.

— Фамилия? — отрывисто спросил он, стряхивая каплю чернил с пера потрепанной авторучки.

— Фагот, — послушно ответил задержанный.

Капитан нахмурился, он не терпел блатных кличек и не понимал, как можно людей обзывать названиями предметов, животных и прочей атрибутики окружающего мира.

— Ты, кликуху-то оставь для своих корешей, — раздраженно отреагировал он, — в камере можешь быть хоть фаготом, хоть тромбоном. Фамилия, как?

— Коровьев, — уныло поведал подозреваемый, еще и фамилией своей, добавляя несуразицы в свой облик.

Покончив с анкетными данными, энкаведешный борец с преступностью, подбавив свирепости лицу и металла в голосе принялся колоть задержанного на предмет причастности к известной бандгруппе.

Обычные и привычные капитану методы пряника, перемежающегося с кнутом, результатов не дали. Клетчатый арестант раскалываться не желал, приводя дознавателя в бешенство своим манерным козлиным голоском и полным отрицанием своего членства в «Черной кошке».

Алея щекой и розовея наливающейся припухлостью под глазом (пенсне, оберегая от дальнейшего превращения его в куски металла и стекла, он успел спрятать в боковой карман куцего пиджачка) задержанный плел все, что угодно, но только не на заданную тему. Он начисто отвергал обвинения в нанесении телесных повреждений голому неизвестному человеку, который, как сообщили дознавателю, остался жив. При этом, причиненный выжившему вред, он отчего-то пытался свалить на неизвестного капитану прокурора Понтия Пилата, коверкая его должность обидным названием «прокуратор», за что получил и во второй глаз, успев, правда, подставить первый.

Предполагая, что от интенсивного допроса у арестованного слегка съехала крыша, энкаведешник требовал адреса «малины» и явок, где могли находиться означенные бандиты по кличкам «Понтий» и «Пилат» и получал в ответ неведомый «Иерусалим» и, уж совсем неизвестную «Кесарию».

— Таких ресторанов, кабаков и притонов в Москве нет! — и ухо задержанного медленно расцвело малиновым бутоном, — что ты мне фуфло впарить пытаешься?

В процессе допроса разъяренный капитан услышал еще множество неизвестных ему слов, подтверждающих намерения допрашиваемого интеллигентика подчеркнуть свою ученость и уличить в незнании, скажем, термина «инвектива» представителя всесильного и всезнающего НКВД.

Арестант наговорил ему столько незнакомых имен, похожих скорее на воровские клички, что дознаватель уже перестал их и записывать, полагая, что подлый бандюга просто перечисляет всех своих знакомых корешей, с которыми сидел по лагерям.

Наконец, они, похоже, надоели друг другу. Капитан залпом выпил очередной стакан противной, отдающей ржавым железом, тепловатой воды, а арестованный клятвенно выдрал последнюю пуговицу из совсем утратившего вид пиджака, чему энкаведешник не препятствовал — все равно обрежут перед помещением в камеру.

— Значит так, падла, — тяжело дыша, протянул капитан, — или ты….

Но тут случилось нечто необычное.

Здоровый глаз арестанта внезапно зачернел совершеннейшей пустотой, откуда вырвался темный сгусток, пробуравивший враз черепную коробку дознавателя и приведший его в состояние полного ступора.

— Меня обвиняют в похищении каких-то долларов, фунтов, лир и марок, принадлежащих бедным студентам технического училища — произнес вкрадчивый голос задержанного, — а, не скажет ли уважаемый представитель сыска и карающего меча, кто украл девятнадцать золотых десятирублевых царских монет при обыске у валютчика Хамицевича?

Человек в гимнастерке с капитанскими шпалами вздрогнул. Такой обыск, действительно, имел место месяца полтора назад. Более того, горстка монет с профилем последнего российского императора Николая II и впрямь были опущены в карман широченного коверкотового галифе с малиновой полоской посередине.

А, как было не взять, если из хитроумного тайника, вмурованного в действующий камин, достали стандартное оцинкованное ведро, почти доверху наполненное этими монетами, ошибочно именуемыми в народе «червонцами». И, пока он тащил тяжеленное ведро в комнату для пересчета их поштучно вместе с понятыми, чья-то блудливая ручонка зацепила пригоршню блестящих золотых кругляков и сунула их в карман, притоптав грязным носовым платком, чтобы не звенели. В дальнейшем монеты были спрятаны в облезлой настольной лампе, стоявшей на тумбочке возле кровати, на которой спал сыскных дел мастер. В своей, естественно, квартире.

Значит, не сошло с рук — кто-то заметил.

— А, не вызовут ли эти монеты короткого замыкания? — елейно продолжил клетчатый арестант, — ведь золото является отличным проводником электрического тока….

Эта реплика вызвала нервную дрожь во всем ладном капитанском теле — о лампе, уж точно, знал он один. Это было, что называется ударом под дых.

А голос въедливо продолжил, — и, кто ходит по ночам к дворничихе Люське, в то время как ее законный муж отбывает срок за скупку краденого. Это ли не злоупотребление должностным положением?

— Да, еще банку синей краски забрал из дворницкой — и сам не использовал, и почтовые ящики в подъезде так и остались непокрашенными, — ехидно продолжил еще чей-то гнусавый, уже другой голос.

Капитан затравленно озирался. И Люська, стерва этакая — сама заманившая пышными формами, была. И краска засохла, так и не пригодившись в деле.

Но добил его третий, какой-то урчаще-мурлыкающий голос, произнесший коротко, — а, казенный марочный коньяк где?

Только вчера в ночь, тоскующий в одиночку энкаведешник, прикончил две последних бутылки коньяка, из восьмидесяти, хранившихся у него в служебной кладовке, изъятых в ресторане «Метрополь» по подозрению в подделке алкогольной продукции и являвшихся вещественным доказательством. Но коньяк был настоящий — дореволюционный, шустовский и страшно дорогой, и капитану предстояло поломать голову, как его списать без экспертизы. Оттого-то он и хлестал весь день, графин за графином, теплую ржавую воду.

— Голова-то, не болит? — участливо обеспокоился кошачий голос и этим доконал капитана.

В голове его, все разбухавшей и разбухавшей от грядущих неприятностей, что-то беззвучно взорвалось, и она уткнулась в бумажную мешанину служебной документации, лежащей на столе.

Затухающим взглядом он еще видел, и это отложилось в памяти, по оперативной привычке, как клетчатый арестант, не спеша, подошел к громадному зеркалу, висевшему на стене еще со времен купца Терехина, которому ранее принадлежал этот особняк и остановился, будто вглядываясь в свое отражение. Гладь зеркала внезапно пошла волнами, и бывший задержанный беззаботно шагнул в блестящую твердь, исчезнув бесследно в ее недрах.