Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

X, неприязненно глядя на него, сообщил, что куртки Эйзенхауэра ему не требуется.

Клей вроде как удивился, чуть ли не обиделся:

— Ой, да они хорошие! Отлично смотрятся. Чего ты?

— Ничего. За каким чертом нам подниматься в пять? Война закончилась, елки-палки.

— Не знаю — надо вернуться до обеда. Там новые бланки ввели, их до обеда заполнить надо… Я у Буллинга спрашивал, нельзя ли их заполнить сегодня вечером, — у него ж эти чертовы бланки лежат уже на столе. А ему, сукину сыну, конверты пока распечатывать неохота.

Они посидели некоторое время, ненавидя Буллинга.

Вдруг Клей взглянул на X с новым — обострившимся — интересом.

— Эй, — сказал он. — А ты знаешь, что у тебя пол-лица скачет по всей комнате?

X ответил, что ему это известно, и прикрыл тик ладонью.

Клей некоторое время пристально смотрел на него, затем сказал — довольно живо, словно сообщал исключительно хорошую весть:

— Я написал Лоретте, что у тебя нервный срыв.

— О?

— Ну. Ее такие штуки до чертиков интересуют. На психологии специализируется. — Клей растянулся на койке — не сняв ботинки. — Знаешь, чего сказала? Говорит, нервных срывов ни у кого не бывает только от войны какой-нибудь. Ты, говорит, наверно, всю свою жизнь был чертовски нестабильный.

X прикрыл глаза козырьком ладоней — свет над койкой вроде бы слепил его, — и сказал, что Лореттина способность к постижению всегда радует душу.

Клей глянул на него.

— Слушай, паразит, — сказал он. — Да она психологии знает побольше тебя.

— Как ты считаешь, ты не мог бы себя преодолеть и убрать свои вонючие ноги с моей койки? — спросил X.

Клей оставил ноги на месте на те несколько секунд, что требовались для формулировки «будет-он-мне-указывать-куда-складывать-ноги», затем сбросил их на пол и сел.

— Я все равно вниз пошел. У Уокера в комнате есть радио. — Но с койки не встал. — Эй. Я просто рассказывал этому новенькому щеглу внизу, Бёрнстину. Помнишь тот раз, когда мы с тобой в Валонь [83] Город Валонь сильно пострадал в июне 1944 г. во время продвижения союзных войск после высадки на северо-западе Франции. ехали, и нас обстреливали, почитай, два часа, и эта чертова кошка, которую я подстрелил, когда она на капот нам прыгнула, когда мы в этой воронке залегли? Помнишь?

— Да… только не начинай опять про эту кошку, Клей, пошел ты к черту. Я не хочу об этом слышать.

— Не, я просто к тому, что я написал про это Лоретте. И на своих занятиях по психологии Лоретта со всей группой обсуждали. Всем классом. С преподом и всей компашкой.

— Прекрасно. Я не хочу про это слышать, Клей.

— Не, а знаешь, почему, Лоретта говорит, я по кошке-то палить начал? Она говорит, у меня было временное помрачение рассудка. Во дает, а? От артобстрела и все дела.

X запустил пальцы себе в грязные волосы, затем еще раз прикрыл глаза от света.

— Не было у тебя никакого помрачения. Ты просто выполнял свой долг. Ты убил эту кошку по-мужски, как поступил бы в таких обстоятельствах любой.

Клэй глянул на него с подозрением:

— Ты чего это несешь такое?

— Кошка была шпион. Ты обязан был открыть по ней стрельбу. То был очень умный немецкий карлик, переодетый в дешевую шубу. Так что в этом не было совершенно ничего зверского, жестокого, грязного и даже…

— Да черт бы тебя побрал! — сказал Клей, и губы его побелели. — Ты хоть когда-нибудь по серьезу можешь?

X вдруг затошнило, он развернулся на стуле, схватил мусорную корзину — и успел.

Когда он выпрямился и вновь обратил лицо к гостю, тот уже стоял, растерянный, на полпути от койки к двери. X начал было извиняться, но передумал и потянулся к сигаретам.

— Пошли вниз, Хоупа послушаем, эй? — предложил Клей, держась поодаль, но стараясь говорить дружелюбно. — Тебе невредно будет. Я серьезно.

— Ты иди, Клей… А я марки в альбоме посмотрю.

— Да ну? У тебя альбом с марками есть? Я не знал, что ты…

— Шучу.

Клей сделал два медленных шага к двери.

— Я потом, наверно, в Эштадт смотаюсь, — сказал он. — Там у них танцы. Часов до двух. Хочешь, поехали?

— Нет, спасибо… Я, может, в комнате порепетирую.

— Ладно. Спок-ночи. Елки-палки, ты только полегче давай, а? — Дверь захлопнулась, но тут же открылась вновь. — Эй. Ничего, если я тебе под дверь письмо Лоретте суну? У меня там по — немецки есть, не подправишь?

— Да. А теперь отвали к черту.

— Еще бы, — сказал Клэй. — Знаешь, чего мне маманя написала? Говорит, она рада, что мы с тобой всю войну вместе и все такое. В одном джипе и прочее. Говорит, у меня письма чертовски культурные стали после того, как мы с тобой сошлись.

X поднял голову, посмотрел на него и с большой натугой произнес:

— Спасибо. Передай ей от меня спасибо.

— Передам. Спок-чи! — Дверь захлопнулась, теперь уже окончательно.

X долго сидел, глядя на дверь, затем развернул стул к письменному столу и подобрал с пола пишущую машинку. Расчистил для нее место, сдвинул в сторону рассыпавшуюся кипу неоткрытых писем и бандеролей. Подумал, что если напишет сейчас письмо старому другу в Нью-Йорк, быстро, хоть и ненамного полегчает. Но вставить лист не удалось, так тряслись пальцы. Он на минуту свесил руки по бокам, попробовал еще раз, но в итоге лишь скомкал бумагу в кулаке.

Он понимал, что нужно вынести из комнаты корзину, однако выносить ничего не стал, а положил руки на машинку и снова оперся на них головой, закрыв глаза.

Несколько тряских минут спустя, когда глаза открылись, он понял, что щурится на нераспечатанный пакетик из зеленой бумаги. Вероятно, соскользнул с кучи, когда X пристраивал на стол машинку. Он увидел, что пакетик несколько раз переадресовали. Только на одном боку виднелось как минимум три его старых номера полевой почты.

Он распечатал пакет без всякого интереса, даже не глянув на обратный адрес. Распечатал, поднеся к бечевке зажженную спичку. Интереснее было смотреть, как до конца сгорает бечевка, чем разворачивать пакетик, но X его все-таки открыл.

В коробочке поверх чего-то в мягкой бумаге лежала записка чернилами. X вытащил ее и прочел.

Девон, *** ***-роуд, 17 7 июня 1944 г.

Уважаемый сержант X,

надеюсь, Вы простите мне, что нашу корреспонденцию я начинаю только спустя 38 дней, но я была крайне занята, поскольку моя тетя претерпела стрептококк горла и едва не погибла, и я оправданно была отягощена одной ответственностью за другой. Тем не менее, я часто думала о Вас и о том крайне приятном дне, что мы провели в обществе друг друга 30 апреля 1944 года между 3.45 и 4.15 часами дня на тот случай, если это выскочило у Вас из памяти.

Мы все неимоверно взбудоражены и благоговеем по поводу Дня Д и надеемся лишь на то, что он повлечет за собою скорейшее окончание войны и того способа существования, который по меньшей мере смешон. Мы с Чарлзом оба вполне за Вас переживаем; надеемся, Вас не было среди тех, кто первыми пошел в атаку на полуостров Котентан. [84] Или были? Прошу ответить как можно поспешнее. Мой теплейший привет Вашей жене.