Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

Искренне Ваша, Эсме

P.S. Беру на себя смелость к сему приложить свои наручные часы, которые Вы можете оставить в свою собственность на протяжении всего конфликта. При нашем кратком общении я не успела заметить, носите ли Вы часы, но эти крайне водоустойчивы и также ударопрочны, а равно обладают множеством иных достоинств, среди которых можно определять, с какой скоростью человек ходит, если он того пожелает. Я вполне убеждена, что Вы сможете использовать их с большей выгодой в эти трудные дни, нежели это удастся мне, и примете их как талисман удачи.

Чарлз, которого я обучаю читать и писать и кого я нахожу крайне разумным новобранцем, желает кое-что дописать. Ответьте, пожалуйста, когда выпадет минутка и склонность.

ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ПРИВЕТ ЛЮБЛЮ ЦЕЛУЮ ЧАЛ3

Прошло много времени, прежде чем X сумел отложить записку, не говоря о том, чтобы вытащить из коробочки часы отца Эсме. Все же решившись, он увидел, что стекло при пересылках разбилось. Целы ли они в остальном, спросил он себя, но мужества завести и проверить ему не хватило. Он просто еще очень долго просидел, держа их в руке. А потом как-то вдруг, почти восторженно захотел спать.

Возьмите очень сонного человека, Эсме, и он наверняка сумеет сохранить все свои та… все тэ-а-эл-а-эн-тэ-ы в целости.

Когда зазвонил телефон, седой спросил девушку — и почтения в его голосе было маловато, — может, ему почему-либо не стоит снимать трубку. Девушка услышала как бы издалека и обратила к нему лицо: один глаз — с той стороны, где свет, — прижмурен, а открытый, сколь бы неискренне открыт ни был, распахнут очень широко и такой при этом синий, что чуть ли не фиалковый. Седой попросил ее побыстрее, и она приподнялась на правом локте — но не очень поспешно, чтобы только движение не выглядело формальным. Левой рукой она отмела со лба волосы и сказала:

— Господи. Откуда я знаю? В смысле — ты сам как думаешь?

Седой ответил, что как ни взгляни, а разницы пшик, и левой рукой скользнул под локоть, на который девушка опиралась, пробрался пальцами вверх по ее руке изнутри, меж теплым предплечьем и грудной клеткой. Правой рукой потянулся к телефону. Чтобы не шарить, ему пришлось чуть приподняться, и затылком он задел абажур. В тот миг свет чрезвычайно, хоть и чересчур наглядно льстил его почти совсем белым сединам. Хоть волосы теперь и спутались, очевидно, их недавно стригли — или, скорее, приводили в порядок. На висках и затылке подравнивали по обычаю коротко, а по бокам и на макушке оставили длинновато, и выглядело вообще-то слегка «солидно».

— Алло? — звучно произнес он в трубку. Девушка наблюдала за ним, по-прежнему опираясь на локоть. Глаза ее, скорее просто открытые, нежели настороженные или задумчивые, отражали в основном лишь собственный размер и цвет.

Из трубки донесся мужской голос — окаменелый, однако грубо, почти непристойно торопливый по случаю разговора:

— Ли? Разбудил?

Седой коротко глянул влево, на девушку.

— Кто это? — спросил он. — Артур?

— Ну… Разбудил?

— Нет-нет. Лежу читаю. Что-то случилось?

— Точно не разбудил? Ей-богу?

— Нет-нет — абсолютно, — сказал седой. — Вообще-то я теперь в среднем часа по четыре вшивых…

— Я чего звоню, Ли, — ты случайно не заметил, когда Джоанн уходила? Она случайно не с Элленбогенами ушла?

Седой снова глянул влево, но повыше, поверх девушки, которая теперь наблюдала за ним — ни дать ни взять юный голубоглазый ирландский полисмен.

— Нет, не заметил, Артур, — ответил он, не сводя глаз с дальнего сумрачного угла, где стена встречалась с потолком. — Она разве не с тобой ушла?

— Нет. Господи, нет. Ты вообще, что ли, не видел, как она уходила?

— Да нет, Артур, вообще-то не видел, — сказал седой. — Я вообще ни черта весь вечер не видел. Едва зашел, сразу вляпался в длиннейший даже не треп, а вообще бог знает что с этим французским остолопом, венским, откуда он еще там. Каждый клятый иностранец так и норовит бесплатно консультацию юриста получить. А что? Что случилось? Джоанн потерялась?

— Ох господи. Кто ж его знает? Я вот не знаю. Ты же знаешь ее — как накачается, так и вперед. Откуда я знаю? Она же могла…

— Элленбогенам звонил? — спросил седой.

— Ну. Их еще дома нет. Я не знаю. Господи, я ведь даже не уверен, с ними она ушла или нет. Я одно знаю. Всего одно, язви его в душу. Хватит уже башкой биться. Я серьезно. Теперь уже я серьезно. Хватит. Пять лет. Господи.

— Ладно, попробуй не заводиться, Артур, — сказал седой. — Во-первых, если я знаю Элленбогенов, они, скорее всего, загрузились в такси и поехали в Виллидж на пару часов. И все втроем, вероятно, нагрянут…

— У меня такое чувство, что она принялась обрабатывать какого-нибудь ублюдка на кухне. Просто нюхом чую. Она всегда вешается какому-нибудь ублюдку на шею, если надирается. Но все, хватит. Ей-богу, я уже не шучу. Пять, язви их…

— Ты сейчас где, Артур? — спросил седой. — Дома?

— Ну. Дома. Дом, милый дом. [85] Выражение восходит к популярной песне «Дом, милый дом» английского композитора сэра Генри Раули Бишопа (1786–1855) и американского драматурга и актера Джона Ховарда Пэйна (1791–1852), написанной на основе мелодии из оперы «Клари, миланская девица» (1823). Господи.

— Ну так попробуй полегче… Ты чего — напился, что ли?

— Не знаю. Откуда мне, язви его, знать?

— Ладно, послушай. Расслабься. Просто расслабься, — сказал седой. — Елки-палки, ты же знаешь Элленбогенов. Наверняка опоздали к последнему поезду. И все втроем в любую минуту нагрянут, бурля остроумием, из какого-нибудь ночного клуба…

— Они были на машине.

— Откуда ты знаешь?

— Их нянька. Мы с ней искрящиеся, язви их, беседы ведем. Мы с ней нащупали близость. Мы, как две горошины в стручке, язви его, с ней близки.

— Ладно. Ладно. И что? Не дергайся и расслабься, ну? — сказал седой. — Они все, наверно, втроем в любую минуту сейчас впорхнут. Поверь мне на слово. Ты же знаком с Леоной. Я не знаю, что за… Они же все начинают эдак кошмарно, по-коннектикутски веселиться, как только оказываются в Нью-Йорке. Ясно же.

— Ну да. Ясно. Ясно. Хотя не ясно.

— Да ясно тебе все. Ну ты сам подумай. Они вдвоем, вероятно, затащили Джоанн…

— Слушай. Никому никогда не надо Джоанн никуда тащить. И не вешай мне тут про то, как ее затащили.

— Никто тебе ничего не вешает, Артур, — спокойно сказал седой.

— Я знаю, знаю! Извини. Господи, я уже совсем рехнулся. Ей — богу, ты уверен, что я тебя не разбудил?

— Если б разбудил, Артур, я бы тебе сказал, — сказал седой. Он рассеянно извлек руку из девушкиной подмышки. — Послушай, Артур. Хочешь совет? — сказал он. Взял в пальцы телефонный шнур под самой трубкой. — Я серьезно, ну? Хочешь совет?