Мануэла Гретковска - Метафизическое кабаре

*— А сейчас… — стриптизерша выпростала из тесемок цехинов тощий бюст, — я покажу вам, господа, корень — даже хвост… зла. — Она отвернулась и начала спускать черные блестящие трусики.

Посетители Метафизического кабаре замерли, глядя на сцену. Музыка стихла, свет потух. Ударник перестал отбивать ритм и тоже засмотрелся на красный круг света, выхватывающий из темноты сцены попу артистки. Между ее ягодицами пробивался тонкий, с короткой кисточкой на конце, хвост. Как гибкая веточка, он рос от окончания позвоночника и напоминал удлиненный палец, неуверенно ощупывающий окружающие его выпуклости. Он шевелился, направляемый ритмичными сжатиями попы, пока не нашел дорогу к заднему проходу*. Напрягшись, скользнул в расщелину между ягодицами. Стриптизерша, упав на колени, упершись руками в пыльный пол, качала бедрами. Ударник очнулся и резкими ударами бубна сопровождал конвульсивные движения артистки, которую насиловал собственный хвост. Всхлипнул аккордеон, вспыхнул свет. На сцену выбежал конферансье. Перекрикивая спазматические вопли насилуемой, объявил программу следующего вечера: « Mesdames, Messieurs , приглашаем на завтрашнее представление. Перед вами выступит знаменитая Беба Мазеппо, женщина с двумя клиторами, благодаря которой вы увидите и услышите оргазм стерео!»

*Вход в задний проход, в лабиринт внутри тела. Чем же, как не местом инициации, является обнаженное тело? Мы блуждаем по нему руками в поисках наслаждения, пока не встретим вход в лабиринт, сулящий посвящение в кого-то, в любовь. Лабиринт кафедрального собора в Шартре имеет всего один вход, видимо, на большее теологов средневековья не хватило. В план собора можно вписать изображение человека с распростертыми руками. Это фигура мужчины. У мужчины один вход в лабиринт — анус. Женщину, наделенную анусом и вагиной, символизирует лабиринт с двумя входами, изображавшийся на плитах средневековых соборов редко. Посвященные в гностические мистерии предпочитали идти мужским путем инициации, именуемым дорогой огня, солнечного Аполлона. Женский путь — путь воды, был короче, но требовал от посвящаемого особой предрасположенности, способности легко впадать в дионисийское безумие или попросту в истерическое состояние.

Зашнурованный сфинктером анус — дорога добродетельных, остерегающихся скользкой вагины. Средневековые алхимики, ищущие золота, то есть солнца, находящегося во власти Аполлона, рекомендовали сперва очистить и высушить исходную материю, предназначенную для алхимических превращений. Очищенная, безупречная материя, девственная субстанция могла служить для алхимической инициации. Средневековый культ девственности имел своим истоком алхимические поиски девственной материи. Девственница, у которой путь инициации через вагину закрывала плева, могла стать проводником по трудному пути сквозь лабиринт ануса. Использование при эзотерической инициации женщин имело обоснование в алхимической символике, описывающей слияние мужского начала (Солнце, Огонь) с женским (Луна, Вода). И все это — для образования андрогинного единства.

Беатриче, одна из известнейших девственниц средневековья, вела Данте по кругам ада, чистилища, рая. По лабиринтам иных миров. Данте следовал за Беатриче, глядя на ее лучезарный анус, призывно светящийся из-под ниспадающих одежд, сулящий свершение алхимических рецептур андрогинности.

Намеки, символы, шифры закрывали путь инициации профанам, прежде всего — поборникам христианской веры, считавшим алхимические рецепты доказательством живучести ересей *. Если еретик вышел на огненный путь инициации, да сгинет он в пламени костра, как последний магистр ордена тамплиеров. Во время обряда присяги тамплиеры должны были поклоняться голове Бафомета, попирать крест и лобзать по-братски выпяченный анус магистра.

Колдуньи целовали своего любовника дьявола под хвост. Века преследований и мучений за открытие тайного пути к спасению, вход куда выглядит так, словно его поспешно собрали в сборку из страха перед валящими отовсюду толпами желающих. Осуждение, страдание, стыд за склонность к по-детски пухлой попке.

*— Я еретик любви, мои слезы пылают от тебя, — прочел по салфетке влюбленный в Бебу Мазеппо немец-студент III курса германистики Сорбонны. Выпачканной стихотворением салфеткой он утер аутентичную слезу, скатившуюся из влюбленного глаза. Беба, брезговавшая всеми человеческими выделениями, на всякий случай протерла ваткой зеркало гардеробной в том месте, где по нему катилось отражение слезы. Продолжая наклеивать искусственные ресницы, кисточкой указала студенту на стул рядом с собой.

— Садитесь и не болтайте ерунды.

Студент уселся на краешек стула, не смея взглянуть на касающуюся его обнаженной рукой Бебу. Он смотрел на ее лицо в зеркале.

— Я люблю вас, вы — единственная женщина, способная меня понять. Вы необыкновенная. — Правильность французской речи Вольфганга выдавала в нем иностранца.

— Вы ведь поэт, да? — она обсыпалась розовой пудрой.

В гардеробную без стука вошел длинноволосый юноша с греческим профилем, таща завернутую в газеты картину.

— О! — обрадовалась Беба, — Гиги! — она приветственно протянула ему руку, обтянутую длинной черной перчаткой. — К сожалению, должна вас покинуть. — Она закуталась в оранжевое боа и улыбнулась в дверях на прощание.

Гиги вынул из ящика китайского инкрустированного столика сигареты Бебы. Протянул пачку студенту.

— Я Гиги, — представился он, — Гиги из Сицилии.

— Вольфганг Занзауэр. — Студент взял сигаретку и сунул в рот, наслаждаясь любимым Бебой ментоловым ароматом. Гиги подал ему зажигалку.

— Я не курю. — Вольфганг скосил глаза на торчащую между зубами сигарету. — Я сосу.

— Ага. — Гиги понимающе покивал головой и закурил. — Ты, наверное, влюблен в Бебу.

— Да. Я хочу, чтобы госпожа Беба Мазеппо стала моей женой.

— У тебя нет шансов. — Гиги высвободил картину из газет и приложил к стене над зеркалом. — Неплохо, правда?

— Пикассо. «Девушки из Авиньона», — верно отреагировал на репродукцию студент.

— Никакой не Пикассо, и никакие не «Девушки из Авиньона», — Гиги поставил картину на туалетный столик. — Автором являюсь я, Гиги дель Солдато. Критически взглянув на эту картину Пикассо, я расширил ее название, подклеив в нижнем правом углу железнодорожный билет. Теперь это «Девушки из Авиньона с пересадкой в Бордо». Можно лишь развивать достижения мастеров. Настоящее искусство кончилось. Осталась только гениальная Беба Мазеппо.

— Я поэт, — представился вторично Вольфганг. — И что касается поэзии, мне кажется, она развивается, — он поколебался. — Я развиваюсь, — он положил ногу на ногу.